Она протянула ему руку, большую, сильную, умелую. Кзума пожал ее и почувствовал ее силу.

Из комнаты Лии вышла Опора с шалью и накинула шаль на плечи Лии.

Лия обернулась к полицейскому, ее левая бровь была вздернута, на губах — кривая усмешка.

— Я готова, Лис.

Лис отступил в сторону, и Лия прошла мимо него.

— Ну и дурак! — И Лия вызывающе рассмеялась.

Голову она держала высоко. Плечи развернуты. В походке уверенность. Лия. Сильная Лия.

Остальные смотрели вслед процессии, пока она не скрылась за углом. Еще долго после их ухода Кзума видел кривую усмешку на губах Лии, слышал ее вызывающий смех. Элиза ушла… А теперь и Лии не будет.

Свет следовал за тьмою, а тьма за светом. Уже сколько дней так продолжалось. Время потеряло смысл. Все было нереально, а поверх этих нереальностей было небо, и земля, и люди. Люди ели, работали, спали, пили. Люди не изменились. Они ссорились и дрались, смеялись и любили. А миру будто и не было до них дела. И людям до мира — тоже. Огромная земля — говорят, она круглая, как шар, — катится своим путем. Элиза ушла, а земля катится. Папаша умер — а она катится. Лия в тюрьме — а она катится. Как это может быть? Почему? Кому есть дело до людей?

Кзума остановился и закурил. Бросил спичку, посмотрел на луну. Луна была круглая, большая, быстро двигалась к западу. Близилось утро.

Он шел с работы. Пробовал думать о работе, но мысли все возвращались к Лии. Он был в суде, когда разбиралось ее дело. Лия тогда стояла в загончике, куда вводили всех подсудимых. Она улыбнулась ему, и глаза у нее были спокойные, дружелюбные. А потом белый человек сказал, что ей надо идти в тюрьму на девять месяцев. И фотографию ее поместили в газете белых. А перед зданием суда какой-то юнец всем объяснял, что белые продают пиво и другие напитки, а в тюрьму их не отправляют. И еще сказал, что единственный способ обуздать владелиц незаконных пивнушек — это настроить пивных для всех чернокожих.

Почему, если Лия продает пиво, это плохо, а если белые — хорошо?

С того субботнего вечера, когда Лия ушла из дома под конвоем двух полицейских, все чувства у Кзумы притупились. Осталась только усталость. Усталость и много вопросов, которые обременяли мозг, потому что ответов на них он не знал. И спать было трудно, потому что усталости тела приходилось бороться с усталостью ума. Какое-то чувство было, но это было чужое чувство, оно не причиняло боли. Боли он больше не чувствовал. И комок не стоял поперек горла. И сердце не колотилось. Он без труда улыбался. Делал все то, что научился делать, когда пришел жить в город. Все как будто было по-старому. Но казалось — все это видишь чужими глазами и все это делает и обо всем этом думает кто-то другой. Что-то пропало. Что-то такое, что раньше было в нем, внутри него, все время. А теперь пропало.

Опора и Мейзи приходили к нему, пытались ему помочь. И пытались подбодрить его. Но в подбадривании он не нуждался. Он не был несчастен. Просто говорить с Опорой и с Мейзи было трудно, но они этого не понимали. Они думали, что он очень несчастен.

Ему не нравилось, что они к нему ходят, но просить их не ходить представлялось ненужной канителью, и он молчал, а они приходили. Пытались поговорить с ним, но не знали, о чем. А потом перестали приходить. В последний раз, когда Мейзи навестила его, она перед уходом стала в дверях и сказала: «Когда я тебе буду нужна, приходи ко мне, где я работаю. Опора живет там у меня. Мы будем рады тебя видеть». И ушла. С тех пор миновало уже много дней.

Кзума погасил сигарету, поглядел, как спешит луна. Подковырнул ногой ком земли и сел. Странно, как без Лии все изменилось. Дни сматывались в ночи, ночи в дни.