Она оборачивается: все готовили впопыхах, и это, конечно, не похоронные дроги, которые больше приличествовали случаю. В носилках она различает завернутое в шкуры тело.

– Странный какой-то у них ритуал, – говорит Нур, пока они шагают по дороге в город. – Нет, погребальный костер – это я понимаю, но сжигать корабль?..

– Это символический акт, – говорит Мулагеш.

– Корабль жалко, – пожимает плечами Нур. – Впрочем, у дрейлингов он явно не последний…

– Я так понимаю, это знак уважения.

В город они спускаются долго, но теперь дорога ей хорошо знакома. Мулагеш идет по улице и оглядывает прочные деревянные конструкции, которые обещают стать крепкими дрейлингскими домами – хотя сейчас работы прекращены из-за похорон. Через три недели этот город будет уже не узнать. Но самые большие перемены – в гавани. Сейчас волнолом и маяк испускают мягкий золотистый свет.

– Ого, – говорит Нур, когда они подходят ближе. – Что это?

Мулагеш еще минуту вглядывается в пейзаж, а потом понимает: волнолом и каждый балкон маяка светятся огоньками, и над каждым она видит суровое и грустное лицо.

– Лампады, – поясняет Мулагеш. – Это рабочие. Они пришли на похороны. И у каждого в руках – лампада.

– Это все… для нее? Я-то думал, она обычный инженер была.

Носилки сворачивают в сторону от гавани – они направляются на северный берег Солды.

– Она сделала невозможное, – говорит Мулагеш. Она кивает туда, где Солда теперь течет по освобожденному от камня руслу. – Она расчистила русло, построила гавань. Сделав это, она оказала неоценимую услугу стране. Теперь Соединенные Дрейлингские Штаты сумеют расплатиться со всеми займами.

– Ты думаешь, дочка довкинда сделала все это?

– Она запустила весь процесс, как мне кажется.

На берегу реки лежит небольшая лодка. Это маленькое деревянное суденышко, нарядно украшенное – Сигню была бы, наверное, против… Зам по безопасности ЮДК Лем стоит рядом с ним. На Леме корпоративная униформа, и он мрачен и подавлен.

Мулагеш подходит и видит, что лодка пуста, только на дне лежит немного веток для розжига. Этого она не ожидала. Лем виновато смотрит на нее:

– Мы подумали, что надо выложить лодку ее старыми чертежами. Теми, что она не воспользовалась. Но потом решили – она бы этого не одобрила. Она бы хотела, чтобы мы пустили их в дело.

– У нее не было времени на мирские развлечения, – говорит Мулагеш. – И я сомневаюсь, что все это приносило ей удовольствие. Что ж… что теперь?

– Теперь мы положим ее в лодку, – тихо отвечает Лем. Он поднимает высокий прозрачный кувшин с желто-оранжевым маслом. Рядом стоит свечка в маленьком стеклянном стакане. – Мы поставим масло на нос. Затем спустим лодку на воду, зажжем свечу, и кто-то перережет веревку. И когда лодка выйдет в море, все вспыхнет. Согласно традиции, нужно выпустить горящую стрелу, но… – он опять виновато взглядывает на нее, – сейчас мало кто умеет стрелять из лука.

– Понятно, – говорит Мулагеш.

Она отступает в сторону, когда Лем и другой работник ЮДК протягивают руки и осторожно вынимают тело из носилок. Они обращаются со своей ношей так деликатно, словно держат охапку лилейных лепестков.

Они бережно укладывают тело в лодку. Лем развязывает узел над шкурами, и те раскрываются – под ними становится видно лицо.

Сигню выглядит так, как Мулагеш и ожидала: с лица ушел всякий цвет, оно искажено и немного опухло.