– А что будет со мной, сэр? Меня ждет суд?

– Суд? – удивляется он. – Нет, не суд. Во всяком случае, не сейчас. Будет проведено расследование – но я полагаю, что твои действия, Мулагеш, признают правомерными. У тебя тысячи свидетелей того, что ты совершила прошлой ночью. И неважно, что многие толком не понимают, что увидели. И есть дюжины солдат, которые могут засвидетельствовать ошибочные действия генерала Бисвала перед вторжением.

Мулагеш вся дрожит.

– Но… Но Панду…

Лицо его смягчается:

– Да, бедный старший сержант. Ты объяснила мне, что то был несчастный случай. И мы нашли осколок его меча в твоем протезе. Для меня это достаточное доказательство твоей невиновности.

– Но… но кого-то нужно… признать виновным, сэр.

– В чем виновным?

Мулагеш едва удерживается, чтобы не сказать – за все. Потому что единственный раз в жизни она почувствовала себя виновной в том, что причинила миру столько зла, нанесла столько ран и столь многих убила.

Генерал Нур долго смотрит на нее:

– Мы должны вернуть тебя домой, Мулагеш. Ты пробыла здесь слишком долго. Слишком долго ты находилась на передовой – и душой, и телом.

Он встает и открывает дверь камеры настежь. Потом поворачивается и говорит:

– Я оставлю эту дверь открытой. Генерал Мулагеш. Выходите, когда сочтете себя готовой. Когда посчитаете, что заслуживаете этого. А ты заслужила это, Турин.

Она ждет, пока он удалится на приличное расстояние, и снова начинает плакать. Чтобы прийти в себя и собраться с духом, ей понадобится час с лишним.

Турин идет через рощицы и лески, все дальше к северу от крепости и города. Понадобилось лишь несколько минут, чтобы оторваться от хвоста – их было двое, этих сайпурских солдат в штатском, и филеры из них оказались неважные. Потом она поворачивает к берегу.

Она очень быстро находит то, что ищет, – тайное место, где берет начало крохотная, жутковатая лесенка, что спускается с обрыва к морю. Она вспоминает, как сидела и смотрела, а Панду уводил лодку в море, а потом к нему присоединилась девушка.

Мулагеш осторожно спускается по ступеням. Такой обрыв раньше испугал бы ее, но теперь она ничего не боится. Ей некоторое время самой пришлось побывать смертью, так что идея ее более не пугает.

Она останавливается, уже почти дойдя до низа. И кричит:

– Сигруд? Это я! Ты это… это самое, не убей меня, ладно?

Молчание.

Затем негромкое:

– Хорошо.

Она спускается до самого низа и обнаруживает его сидящим в пещерке под тонким каменным сводом. Выглядит он отвратительно: щеки провалились, весь грязный, сломанная рука на перевязи – сам, видно, ее сделал, и получилось не очень.

– Проклятие всем богам, – ахает она. – Как ты выжил-то? Несколько дней ведь уже прошло!

– Не очень хорошо, – соглашается он.

Единственный запавший глаз смотрит на нее с горечью:

– Как ты узнала, что я здесь?

Она подходит и садится рядом с ним на гальку.

– Я подумала, что ты захочешь прийти в место, которое напоминает о ней…

Он склоняет голову, но ничего не отвечает.

– Все хорошо? – через некоторое время спрашивает он.

– Нет. Я сказала им правду, – говорит она. – Насчет того, что случилось. Насчет того, что ты сделал с этими солдатами.

– А гавань?

– В смысле – гавань? Хочешь сказать, то, что там наврал в письме? Что это целиком и полностью твоя идея? Ну… этому я возражать не стала.

Она с глубокой печалью смотрит на него:

– Ты не хотел, чтобы о ней осталась плохая память?

– Я… я хотел, чтобы хоть какая-то часть ее жила дальше, – говорит он.