Он нес грубо раскрашенный глиняный горшок.

Подойдя к алтарю, он достал из горшка какие‑то семена или орехи и разбросал их на все четыре стороны света. Пожертвование богам, предположил Харпириас.

Короля и его приближенных все утро не было видно.

– Он привык поздно вставать, – сказал Коринаам.

– Тогда я ему завидую, – ответил Харпириас. – Я проснулся на рассвете, отчасти от духоты, отчасти от холода. Когда начнутся переговоры, как ты думаешь?

– Наверное, завтра. Или послезавтра. Или на следующий день.

– Не раньше?

– Король никогда не спешит.

– Зато я спешу, – возразил Харпириас – Мне хочется убраться отсюда, пока не наступила следующая зима.

– Да, – отозвался метаморф. – Не сомневаюсь, что вам этого хочется.

Что‑то в том, как он это произнес, не внушало особых надежд.

Харпириас подумал о восьми палеонтологах – возможно, их было десять; никто не мог с уверенностью сказать, – которые в этот момент сидят в заточении где‑то неподалеку. Они‑то знали, какова зима в стране отиноров. Они провели целый год где‑то здесь, в темных холодных клетках, вероятно питаясь кашами и прокисшим зерном, огрызками холодного жирного мяса, горькими кореньями, орехами. Конечно же, им не терпится покинуть эти места. Но Коринаам сказал, что король никогда не спешит.

А Коринаам знает, что говорит.

Харпириас попытался приспособиться к медленному ритму местной жизни – как ему пришлось признать, по‑своему привлекательной.

Несомненно, именно так жили первобытные люди тысячи лет тому назад, даже сотни тысяч лет, в ту почти сказочную эпоху, когда Старая Земля была единственным домом человечества, а мысль о том, что человеческие существа могут летать к звездам, казалась невероятной фантастикой.

Ежедневная рутина, охота и поиски пищи, приготовление ее и создание запасов, бесконечное изготовление простых орудий и оружия, ритуалы и обычаи, мелкие предрассудки, детские игры, внезапные, необъяснимые взрывы смеха или пения или громкие споры, которые так же внезапно стихали, – все это заставляло Харпириаса чувствовать себя так, словно он перенесся во времени назад, в какую‑то отдаленную эпоху первобытного прошлого человечества. Он с гораздо большим удовольствием оказался бы сейчас с друзьями на Замковой горе, пил густое, крепкое малдемарское вино и оживленно обменивался сплетнями об интригах и шалостях герцогов и принцев из окружения короналя. Однако он не мог не признать, что приключение, подобное нынешнему, выпадает на долю очень немногим, и когда‑нибудь, в далеком будущем, он, возможно, будет вспоминать о нем с любовью и благодарностью.

Наконец, далеко за полдень, король вышел из своего дворца. Харпириас, который играл на площади в бабки с Эскенацо Марабаудом и парой других скандаров, с изумлением наблюдал, как король постоял, повернулся и секунду тупо смотрел на них. На его лице не отразилось ни малейшего признака того, что он его узнал, ни малейшего интереса, а потом он пошел дальше.

– Похоже, он нас даже не заметил, – пробормотал Харпириас.

– Может, и не заметил, – сказал Эскенацо Марабауд. – Короли видят только то, что хотят видеть. Возможно, он сегодня не настроен встречаться с нами.

Тонкое наблюдение, подумал Харпириас. Вчера Тойкелла проявлял необычайную заботу и Щедрость, сегодня он обратил на посла и его воинов не больше внимания, чем на делегацию блох. Может быть, таким способом король давал понять посетителям из внешнего мира, что все события на земле отиноров происходят только по воле Тойкеллы?

Или же – и эта вероятность внушала большее опасение – он обиделся на решительный, и бесповоротный отказ Харпириаса от благосклонности его дочери?

Какова бы ни была причина, но переговоров в тот день не было, и вообще никаких контактов с королем.