– Но я должна…

– Ничего ты не должна. Я еще сплю. Она нерешительно вернулась.

– Все ждут, когда ты проснешься.

– Подождут еще немного. Сядь! Расскажи сама, что со мной случилось. Я хочу услышать это от тебя.

Мельникова присела на край постели.

– Не знаю, право… – сказала она. – Люций приказал категорически…

– Я еще не проснулся, – улыбаясь повторил Волгин. – Когда я проснусь, ты позовешь Люция.

Раньше он говорил ей “вы”, но она сама, первая, перешла на дружеское “ты”. Волгин обрадовался этому. Со всеми космонавтами у него давно установились простые, товарищеские отношения. Со всеми, кроме Мельниковой. Она относилась к нему сдержанно из‑за своего злосчастного сходства с Ириной, убежденная, что Волгину тяжело ее видеть. Так, действительно, было прежде, но Волгин уже перестал замечать это сходство. У Мельниковой были волосы Ирины и такие же черные глаза, но все остальное совсем иное. Теперь ему казалось, что между ними вообще нет никакого сходства, что Мельникова нравится ему сама по себе. Это было не так, но Волгин уже не отдавал себе отчета в том, что именно притягивает его к Мельниковой. Новое чувство развивалось и крепло с каждым днем, еще немного – и оно должно было перейти в любовь. Это было неизбежно.

– Рассказывай! – повторил он. – И зови меня Димой. Мне это приятно.

Он приказал окну “открыться” совсем. Лунный свет опять залил комнату, и в серебристом сиянии Волгин увидел…

Нет, это не было обманом зрения!

Мельникова постарела! Она выглядела старше, чем была, когда он видел се в последний раз. Как это могло случиться? В чем дело?…

И смутное подозрение, что не вес обстоит так, как он думает, что “сон” его был продолжительнее, чем казалось, заставило сердце забиться сильнее в тревожном предчувствии.

– Говори же! – умоляюще сказал Волгин, видя, что Мария колеблется.

Мельникова действительно колебалась. Ей было предписано, как только Волгин проснется, немедленно известить Люция, Ио и фаэтонского врача. Может быть, Волгину необходимо дать какое‑нибудь лекарство, может быть, задержка причинит ему вред? Но она вспомнила, как Иэйа всего несколько часов тому назад сказал (Мэри перевела его слова), что Волгин должен проснуться так, как просыпается всегда, когда он совершенно здоров. И он выглядит прекрасно, как будто и не было вовсе этих четырех лет.

Она не могла противиться умоляющему выражению лица Волгина. Он хочет услышать вес от нес. Пусть так и будет!

Она была не в силах встать и уйти. Пусть Люций будет недоволен, пусть! Ей было приятно находиться с Дмитрием наедине в комнате, освещенной Луной, – старой Луной, такой же, как в былое время, – быть с человеком, близким ей больше, чем все остальные люди на Земле, со своим современником.

“Он не знает еще, – думала она, – что только мы двое и остались на Земле. Совсем одни”.

Говорить ему об этом Люций запретил.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Прекрасно. Не бойся ничего. Рассказывай!

Она рассказала обо всем. Как был доставлен на Марс рабочий корабль “И‑76”, как были найдены на нем бесчувственные тела трех членов экипажа и самого Волгина. (О том, что он один остался жив, было решено не говорить, пока Волгин окончательно не оправится.) Она рассказала, как его доставили на остров Кипр, положили в павильоне, как мучились все, беспокоясь о его судьбе, как прилетели потом фаэтонские ученые…

– Все произошло так, как они сказали. Месяц назад ты очнулся от летаргии, и тебя перенесли из павильона сюда.