— Не приведи аллах, — засмеялась Хатиджа. — Наверное я со стыда бы сгорела, если б попала в такое общество.

— Вам это не грозит, — с мудрым спокойствием сказал Караш. — В это общество в яшмаке и борыке не пустят. Женщины там у нас все с голыми белыми плечами и у всех открытые губы.

— Тьфу, тьфу, чур не меня, — рассмеялась Хатиджа. — Раньше мне Якши-Мамед рассказывал о таких женщинах, но я не верила. А теперь и ты, деверёк, о том же говоришь…

— Мне очень жаль, Хатиджа-ханым, что мой старший брат так и не окончил дворянское училище, — наставительно продолжил Караш. — Сейчас он мог бы стать по меньшей мере полковником русской армии, а может быть, и генералом.

— Не знаю, деверёк, может, и так, — согласилась Хатиджа. — Да только невзлюбил он русских. Сначала книжки русские читал, а теперь уже давно всё забросил. Вон они валяются, — она указала на сундук, из-под которого торчали старые книжки.

Караш достал и принялся рассматривать. Это были старые учебники по русскому языку и математике. Видя, как серьёзно смотрит сынок в книжки, Тувак с гордостью произнесла:

— Учёный стал! Совсем учёный. Только и говорит о книгах.

— Да, Тувак-ханым, сын у вас и впрямь — человек бесценный. Грамота просветляет ум человека. Я тоже немного училась, когда жила у отца. Коран читала, легенды о Рустаме знаю. Иногда мы со своим ханом друг дружке свои познания высказываем. Он тоже любит науку. Всё время о школах говорит. Мечтает свои мектебы построить и обучить всех туркмен.

Когда, говорит, создадим своё единое государство, тогда в каждом селении откроем по одному мектебу.

— Да, да, — согласилась Тувак. — Твой Якши-Мамед — человек думающий, не то что Кадыр. У этого одни молитвы на уме. Всё время карами аллаха грозит.

— О, Тувак-ханым, — взмолилась, смеясь, Хатиджа. — Не произносите его имя. Раньше я ещё терпела его присутствие. Но теперь, когда Якши-Мамед предупредил: «Если услышу, что скажешь Кадыр, побью», и я не произношу его имя.

Караш тем временем, полистав книги, бережно положил их на сундук и опять пожалел:

— Зря Якши-Мамед бросил учёбу. Теперь, говорят, и настроен он против русских. Не думал такое услышать. Я советовал бы вам, Хатиджа, и сына вашего маленького, когда подрастёт, и племянника Адына отправить на учёбу в Тифлис.

— Ай, пока не подросли, зачем об этом говорить, — отозвалась Хатиджа. — Лучше расскажи нам, Караш, про свою кавказскую жизнь, раз она так хороша.

Караш ухмыльнулся. Тувак тоже начала упрашивать:

— Расскажи, сынок, пусть гельнедже послушает.

Караш принялся рассказывать о дворянском училище: о том, как учатся дети генералов, офицеров и грузинских князей — простым туда дорога закрыта. Рассказывал, хвастаясь, через каждые два-три слова произносил слово «урусы». А поскольку говорил он громко, случилось неожиданное. Услышав слово «урусы», к кибитке подбежал старый пудель, подлез под килим и радостно залаял: видимо, пёс решил, что его позвали, чтобы угостить.

— Вах-хой! — испугалась Тувак. — Откуда этот шайтан?

— Это мой Уруска! — весело объявил гостям доселе молчавший Адына и обнял собаку. — Её зовут Уруской, дядя, — пояснил он Карашу. — И ещё у нас много таких от неё.

Караш потрепал собаку за мохнатый загривок и угостил её кусочком мяса. А Хатиджа, посмеиваясь, сказала:

— Ай, беда с этой Уруской.