|
С первых же дней своего правления Кадыр-хан принялся учить народ смирению. По зову азанчи те, что познатнее, спешили к мечети ишана и свершали молитвы там, бедняки — возле своих кибиток или прямо на киржимах. Но избави боже, если кто-либо пренебрегал ритуалом! Такие приглашались на беседу в мечеть и часто выходили оттуда побитыми. «Аллах и русский государь — вот две силы, которым должны поклоняться правоверные, — внушал ишан. — Аллах — на небе, государь — на земле!» Как символ величия и силы русского государя, стояли в заливе парусники морской полицейской эскадры. Уходили одни, приплывали другие. Ни ишан, ни Кадыр-хан теперь не допускали даже мысли о возвращении Кията и Якши-Мамеда и новых смутах и распрях. Всякому, кто теперь бы посягнул на их железную власть — будь то отец или брат, — они перерезали бы глотки.
Кадыр-хан жил в одной из келий мечети, возле ишана, и старался не встречаться с родственниками. Лишь незадолго до отъезда на Челекен он повидался с матерью. Постаревшая лицом и ссутулившаяся, она сама пришла в святую обитель к сыну. Поднявшись на каменное возвышение, она сняла кожаные чувяки и, ступая за служанкой по тёмному коридорчику к кельям, залопотала набожно: — Аллах всевидящий, помоги… Не наступить бы во тьме на твоих ангелов… Сына она застала за чтением Корана. Он сидел при зажжённой свече, опершись спиной на подушку, и держал перед собой толстую потрёпанную книгу. — Святым хочешь сделаться? — усмехнувшись, сказала Кейик. — Не поздно ли спохватился? После того, что ты сделал с отцом и братом, в святые ты не годишься, верблюжонок. Кадыр-Мамед, положив Коран на сундук и недовольно посмотрев на мать, помог ей сесть. — Как твоё здоровье, мама? — спросил приличия ради. — О каком здоровье спрашиваешь! — рассердилась старуха. — Кията и Якши-Мамеда урус-хану отдал… Где они? Почему не придёшь ко мне и не расскажешь? — Вах, мама, — возмутился Кадыр-Мамед, — можно подумать, что это не ты всю жизнь проклинаешь моего отца. Если он и попал к урус-хану, то это благодаря твоим проклятиям! Кейик-ханым покачала головой и вгляделась в лицо сына, словно впервые его увидела. — Не говори так, сынок, — попросила она, и губы её задрожали, а в глазах появились слёзы. — Я и теперь ненавижу старика, но смерти ему никогда не желала. — Якши-Мамеда тоже ты… своими собственными руками втолкнула в русский зиндан, — продолжал сын с холодной беспощадностью. — Разве не ты поссорила его с отцом, подыскав невесту из враждебного рода? Не ты настроила его против урусов? — Вий, бедная я… Чёрная судьба моя мешает мне ж, ить. Сынок, попроси, чтобы русский государь отпустил обоих! — Мы советовались с ишаном и с другими людьми, мама, — разоткровенничался Кадыр-Мамед. — Никто не желает возвращения их. Но сердце моё с отцом и братом. Якши-Мамеда надо немного проучить, чтобы почувствовал силу урусов. Потом мы добьёмся у царя разрешения поселиться ему где-нибудь в Расее. А отца выручу. Сам поеду в Баку и привезу его для ненаглядной Тувак. — Чтоб ей сдохнуть, жирной ослице, — заругалась Кейик. — Не могла уберечь хана. Разве это женщина! Кадыр-Мамед снисходительно улыбнулся, хотэл сказать: «Вот видишь, мама! Не лучше ли отца оставить на том берегу, а Тувак переправить к нему?» Вслух не сказал, но лишь подумал — и утвердился в своей мысли.
Однажды утром в заливе появился русский пароход. Кадыр-Мамед сел на жеребца и поскакал к пристани. Провожал его ишан Мамед-Таган-кази. На пароходе оказался сам Путятин. |
