Когда показ дворовых красавиц и красавцев, наконец, кончился, сразу же заиграла музыка. Вот это было настоящее наслаждение. Я еще никогда не слышала такие нежные, красивые звуки. Жаль только, что голодные гости тотчас начали стучать ножами и вилками, чавкать и громко обсуждать достоинства живых картин, чем мешали мне слушать музыку. К тому же я чувствовала, что Алеша сгорает от желания и едва удерживается, чтобы не начать гладить мне под столом колени. Такого при посторонних людях я допустить не могла и предложила ему пойти отдохнуть. Он только этого и ждал, оставил недопитым кофий и, под понимающими, насмешливыми взглядами дам, потащил меня в наши покои. Со своей прекрасной прической я распрощалась сразу же, как только мы остаться вдвоем, но не очень о ней жалела.

    Глава 17

    После предыдущей бессонной ночи и вчерашнего вечера, проведенного в постели с мужем, я, как убитая, проспала до десяти часов по полудни. Когда проснулась, Алеши в комнате уже не было. Входная дверь в наши покои оказалась не запертой, но на меня больше никто не посягал.

    Спешить мне было некуда. Я встала, умылась, заказала в комнату завтрак и занялась собой. Вскоре вместе с кухонной девушкой принесшей еду, ко мне зашла Марья Ивановна. Она казалась расстроенной, и лишь только мы с ней остались вдвоем, горько заплакала. У меня напротив было прекрасное настроение и хотелось, чтобы и всем людям было хорошо и весило.

    -  Что случилось, душечка, почему у вас глаза на мокром месте? - задала я вопрос созвучный нашей сентиментальной эпохе.

    -  Ах, Алевтина Сергеевна, - ответила сирота, отирая платочком на щеках слезы, - я в полном расстройстве. Василий Иванович меня прогнал от себя, и я теперь совсем не знаю, что мне делать.

    -  Что так, чем вы ему так не угодили? - спросила я, не очень озадачиваясь сложным положением сироты. Теперь, с падением власти Трегубова, Марья Ивановна оказывалась под моим покровительством и в этом доме могла рассчитывать на свой кусок хлеба. Она этого, понятно, не знала, была подавлена и чуть ли не готовилась к голодной смерти, где-нибудь под забором.

    -  Если бы я только знала! - воскликнула она. - Он вчера вечером приказал мне прийти к нему в спальню, я пришла, а он меня у себя не оставил и так раскричался, что я ни жива ни мертва убежала к себе. Видно я ему совсем разонравилась. Вот оттого теперь я и боюсь, что он велит прогнать меня со двора.

    -  А вы-то его как, любите? - спросила я, после памятной ночи, когда узнала всю подноготную помещика, с понятным любопытством.

    -  Конечно, люблю, он все-таки мой дальний родственник и благодетель.

    -  Ну, это понятно, а по-другому. Ну, как мужчину?

    Марья Ивановна вспыхнула, но тотчас потупила глазки и постно опустила утолки губ. Вопрос застал ее врасплох. Такие разговоры между барышнями в ходу не были. Однако я была не барышней, а крестьянской девушкой, к тому же счастлива с мужем и не слишком стеснительна.

    -  Не знаю, я как-то об этом не думала, - дрожащим голоском ответила она. - Василий Иванович, мужчина красивый, богатый, опять же, дальний родственник и благодетель. Но я свое место знаю…

    -  Слушай, Маша, кончай мне пудрить мозги, - непонятно с чего, заговорила я словами и интонациями Алексея Григорьевича. - Знаю я, что он вас всех тут…. ну, был с вами… Он и меня попытался, только у него ничего не получилось. Думаю, теперь локти кусает и моего мужа боится.

    Марья Ивановна посмотрела на меня круглыми удивленными глазами и вдруг, прыснула в кулачок.

    -  Правда, не смог? А мы всем домом гадаем, с чего это Василий Иванович на всех как собака бешенная бросается! Видать не всегда коту масленица, бывает и великий пост! Знала бы ты, Алевтинушка, как он всех девушек своими капризами замучил.