Я подала ему мыло, и он намылил голову и грудь. Пока он стоял в пене, с закрытыми глазами, я не удержалась и внимательно его осмотрела. Несмотря на старый возраст, телом он был совсем молодым мужчиной. И вообще, все у него оказалось в полном порядке.

    -  Ну, вот, теперь у меня чувство, что я заново родился, - сказал он, надевая запасное исподнее белье. - Сейчас закажу ужин, поедим и можно ложиться спать.

    Я не возразила, и пока он распоряжался по хозяйству, смирно сидела на лавке возле окна. Удивительно, но он перестал мечтать. Теперь он думал только обо мне, любовался мной и удивлялся, что раньше никогда не обращал внимания на женщин. Единственное, что я не могла в нем понять, это то, что он ни разу не подумал обо мне как о женщине. Вернее будет сказать, не думал о том, чтобы быть со мной как с женщиной.

    Я уже так привыкла к тому, что мужчины глядя на нас, только об этом и думают, что такое странное поведение никак не могла объяснить. Он так раздразнил мое любопытство, что когда мы сели ужинать, я не удержалась и спросила, был ли он когда-нибудь с женщиной.

    -  Да, я в молодости был сильно влюблен в дочь своей квартирной хозяйки Лизаньку, но мы с ней едва обмолвились несколькими словам. Я тогда служил в четырнадцатом чине, и жалованье коллежского регистратора не позволяла мне даже помыслить о женитьбе. Она скоро вышла замуж за богатого пекаря, и больше я никого не любил.

    -  Как же вам тогда было больно, - посочувствовала я, так и не получив ответ на свой вопрос.

    -  Ничего я после ее как-то видел, она стала некрасивой, толстой и на носу бородавка, в точности, как у ее матери.

    -  И больше у вас никаких амуров не было? - задала я наводящий вопрос.

    -  Нет-с, после я рьяно служил, и мне было не до того. А когда получил достойный чин, решил что для амуров устарел. Да я и не встречал никогда ранее женщин подобных вам, Алевтина Сергеевна.

    Более прямо я спросить не осмелилась, и мы опять говорили просто так, в основном о детских воспоминаниях и сиротских обидах. Иоаким Прокопович ел мало, скорее задумчиво ковырялся в тарелке. Ничего интересного, кроме, конечно, как обо мне, он за столом не думал.

    -  Ну, вот можно и ложиться спать, - сказал он, когда мы покончили со скудным станционным ужином.

    Время было еще раннее, не начало даже смеркаться, и ложиться спать было рано. Однако делать в пустой комнате было решительно нечего. Разговор наш постепенно заглох. Иоаким Прокопович сидел за столом и смотрел на меня виноватыми собачьим глазами, не зная, что еще о себе рассказать.

    -  Да, конечно, давайте ложиться. После сегодняшних волнений отдохнуть никак не помешает, - согласилась я.

    Он встал, снял свой теплый шерстяной сюртук и повесил его на гвоздь. Я продолжала сидеть за столом и никак не могла придумать, как мне поступить. Ложиться совсем без одежды я не хотела, мало ли что ночью могло прийти в голову Ломакину. Остаться в платье, значило, что оно скоро обветшает, и я буду выглядеть оборванкой и бродяжкой.

    -  Что-нибудь случилось? Вы расстроены? - верно, заметив мое состояние, спросил Иоаким Прокопович.

    Я объяснила, показала, что платье у меня не ново и если в нем спать, оно долго не протянет.

    -  Вы меня так внезапно увезли, что я оказалось безо всего, - с легким упреком, добавила я.

    -  Это можно поправить, - подумав, пообещал он. - Когда приедем в какой-нибудь город, я велю вам купить ночную рубаху.