— Я, вообще-то, имела в виду одного склочного сварливого скитника, — возразила Мисук. — Рада вас видеть, почтенный Чумон… И тебя, Ким. Не часто вы радуете нас своими посещениями.

— То же самое мне всё время повторяют в монастыре…

От волнения Ким даже не обратил внимания, что Мисук и Чумон разговаривают так, будто знают друг друга сто лет. В то мгновение, когда фея появилась на тропинке — выскользнула из-за кустов? возникла из воздуха? — весь мир для него исчез, осталась только она. С той последней встречи у ночного костра дочка горной ведьмы явно стала еще прекраснее, чем прежде. И никаких встрепанных волос или крестьянских обносков: на этот раз она была одето тщательно и нарядно. Видно было, что готовилась принимать гостей: брови подведены, щеки нарумянены, сложная прическа украшена синими перьями зимородка. Платье из текучего шелка вышито пышными золотыми хризантемами, в руках веер, глаза насмешливые.

— Отец, преподобный Чумон… и ты, Ким, — сказала Мисук, — мама просила всех поторопиться. Еда уже на столе.

Конечно, не на столе, а на покатом травянистом берегу своего пруда ведьма Ямэн устроила на удивление роскошный обед. Ким диву давался, откуда у нее все это взялось — и столовая утварь, и скатерти, и полотенца; не то прятали в пещере, не то доставили из самого Юлима. Мяса, конечно, не было, а всё остальное — чем только богаты осенние горные леса. Множество видов грибов и ягод, пряные травы и дикий рис… И всё это — в десятках изысканных сочетаний. «Шли на охоту, а попали на семейную трапезу», — думал Ким, стараясь не особенно жадно накидываться на пищу. Он отвык от вкусной обильной еды и с удовольствием смел бы всё, до чего мог дотянуться, но его останавливал взгляд Мисук. Фея в изящной позе устроилась на траве, изображая томную аристократку, которая впервые в жизни выбралась на природу — видно было, что развлекается от души. Старица Ямэн тоже принарядилась. Причесала седые космы, заколола их зубчатым гребнем, обрядила свои мощи в тяжелое парчовое платье. Облокотившись на дремлющего тигра-супруга, она оживленно болтала с Чумоном.

— … и с каждым днем все больше и больше. В одном вашем монастыре за сотню монахов перевалило, а гости? А паломники? Зачем монахи построили подъемник? Раньше человек глянет на монастырскую тропу — и десять раз подумает, стоим ли ему сюда лезть, а теперь — сел в бадейку, и тебя тащат вверх на веревке! Скоро в долине станет мало места — и придется уходить. Мы с мужем для здешних жителей как бельмо на глазу, я-то знаю. В пропасть путник сорвался, попал под лавину — так непременно либо тигр виноват, либо ведьма заворожила. Нет, скоро выкурят нас отсюда…

— Ну, ваш супруг такого не допустит, не так ли? — возразил Чумон, задумчиво посматривая на тяжелую морду спящего тигра.

— А что он может сделать? Сожрать пару-тройку самых назойливых гостей? Вот тогда сам увидишь — за нас примутся по-настоящему. К тому же съеденный монах плохо скажется на его духовном совершенствовании.

Тигр зевнул во всю пасть и снова погрузился в сон. Чумон одобрительно посмотрел на его усы и придвинулся еще чуть-чуть ближе.

— Но монахи — это еще полбеды! — продолжала жаловаться бабка. — Гораздо хуже мерзавцы-охотники!

— Да что ты говоришь! — посочувствовал Чумон. — Негодяи!

— Когда я последний раз гоняла отсюда этих звероловов, один из них потерял список. Ты бы видел его! Все тело моего драгоценного супруга было у них поделено заранее. Мясо, потроха, само собой, а также отдельно: тигриные кости, — старуха принялась загибать пальцы, — когти, усы, глаза, хвост, печень, и даже — при девице неловко сказать что!

— Да, эта часть туши справедливо славится как великолепное укрепляющее средство, — с ученым видом покивал Чумон.