|
Соседи по Зеленой улице, Кромер, Тимо, Берта, Хольст, Мицци, папаша Камп, старый Виммер, другие, включая скрипача, Карла Адлера, блондина с третьего этажа, даже Ресля, даже Кропецки. Нельзя пропустить ни одного. У Франка нет ни бумаги, ни карандаша, но он без устали держит в голове свой список, мысленно отмечая на полях все, что может представлять хотя бы малейший интерес. Был Франк... Нет, Хольст - какое бы у него ни было лицо, вернее, выражение лица - не уведет его в сторону от задачи, которую он себе поставил. Мицци, наверно, выздоровела. Или умерла. Важно одно: удержать в голове список, думать, ничего не забыть и не придавать вещам больше значения, чем они имеют. Был Франк, сын Лотты... Имя напоминает ему Библию, и он презрительно улыбается, потому что это смахивает на каламбур. А он попал в тюрьму не затем, чтобы каламбурить. К тому же его отправили не в тюрьму, а в школу, и в этом должен быть некий смысл. 5 Девятнадцатый день. Его отправили не в тюрьму, а в школу. Он автоматически подключается к вчерашним мыслям. Это вроде гимнастики. К ней приучаешься очень быстро. В конце концов подключение начинает осуществляться бессознательно, а дальше уж механизм работает сам по себе, словно часы. Делаешь то, делаешь это. Делаешь одни и те же движения в одно и то же время, а присмотришься - и убеждаешься: мысль, поскрипывая, движется своим путем. Учиться в школе ничуть не унизительно, но если секторы, как выразился Тимо, действительно существуют, франк находится в одном из самых серьезных: тут почти ежедневно расстреливают. Сильнее всего, пожалуй, Франка тревожит, что им упорно не хотят заняться - или прикидываются, будто не хотят. Его не допрашивали и не допрашивают. За ним не подглядывают - он бы заметил. Его оставляют одного. Никого не интересует, что он уже девятнадцать дней не менял белье. Он ни разу толком не мылся - воды дают слишком мало Он не обижается. Ему безразлично все, в чем он не усматривает презрения лично к нему. Он небрит. У его сверстников борода еще только пробивается, но он забавы ради начал бриться очень рано. До ареста брился ежедневно. Сейчас на лице у него сантиметровая щетина. Сперва была на ощупь жесткой, теперь стала помягче. В городе есть настоящая тюрьма, которую оккупанты, разумеется, тоже используют, и она переполнена. Но они далеко не всегда отправляют туда наиболее важных арестантов. Ничто не доказывает, что Франка просто разыгрывают. Он понял: охрана не разговаривает с ним лишь потому, что не знает языка. Но заключенные, которые приносят ему жбан с водой и выносят парашу, также избегают обращаться к нему. Они уборщики, им разрешается ходить по всему зданию. Многие из них побриты и пострижены - следовательно, в школе есть парикмахер. Франка, в отличие от них, к нему не пускают, но почему это обязательно должно означать, что о нем забыли? Не разумнее ли предположить, что его намеренно держат в изоляции? В основе случившегося должен лежать чей-нибудь донос или нечто в том же роде. Франк перебирает имена, возможности, дела и поступки каждого. Он до сих пор стесняется пользоваться парашей: при таком большом окне с внешней лестницы все видно. Но уже перестал стыдиться своей щетины, грязного белья, безобразно измятой одежды - он ведь с первого дня спит, не раздеваясь. |
