К дому напротив подъезжает машина. В сгустившихся сумерках она напоминает африканского бегемота или доисторического монстра, какими их изображают в популярных журналах. Из машины выходит водитель. Внезапно рядом с ним появляется длинноволосый, который держит перед собой скатанный ковер. Он знает, что находится внутри этого ковра. Двое садятся в машину и едут в темноту. Он отправляется за ними, видит, как они въезжают на кладбище, вытаскивают из машины ковер и несут его к яме. Они разворачивают ковер, и он видит Пепе. Лицо Сборцы бледное, и он знает, что Пепе мертв, но странное выражение на этом лице заставляет его ощутить страх. Пара хлопков разрывает тишину ночи, и двое падают возле могилы. «Тащите его в машину!» – кричит он кому‑то. Длинноволосого уносят в темноту, а сам он остается возле мертвого Пепе. Он понимает, что Сборца не дышит, и в то же время знает, что это не так. Он ждет,,что сейчас Пепе откроет глаза, и боится этого, потому что, если это произойдет, это будет уже не Пепе. «Закапывай его!» – кричит он стоящему возле него человеку и начинает сбрасывать землю в могилу, пытаясь закрыть лицо Сборцы. Он боится опоздать и слышит удары в груди: они кажутся ему оглушительными. Вспышка!..

Он на заброшенном складе. У стены на стуле сидит некто, чье лицо закрывают длинные волосы. Он знает, что это не человек, но почему‑то это не вызывает у него страха, а только бессильную ярость. Он видит на груди твари страшные раны, смертельные для человека. Больше всего его бесит спокойствие этого существа. Оно говорит глухим голосом, и он доносится до его сознания словно из глубокого подземелья. Создание требует освободить его, иначе… Он с яростью опускает утюг на плечи, голову, ребра существа, превращая его тело в студенистую кашу, однако из‑под утюга не течет кровь. Сидящая на стуле тварь продолжает говорить – она говорит и говорит, и ничто не может заставить ее замолчать. Но он знает, что должен сделать это, иначе один из тех, кто находится возле него, не выдержит этого голоса и совершит ошибку, ценой которой будут их жизни. Он продолжает крушить существо, но адский голос звучит, словно заезженная пластинка, и вдруг он слышит оглушительный грохот и словно молот врезается в спину. Кровавая вспышка… Темнота…

Темнота?

Что дальше?

Картины и звуки медленно появляются из мрака, словно утопленники, всплывающие со дна озера, сменяют друг друга. Но внезапно он понимает, что все это он уже видел и эти сцены просто замыкают кольцо: улицы старого города, разговор в ресторане, заброшенный монастырь, подсобка магазинчика Тоте Перкоцце, «склад», удар в плечо, темнота… Картины плывут по третьему, четвертому кругу… несутся со все возрастающей скоростью, словно экспресс, но их конечная остановка – удар в плечо и кровавая вспышка. Что после этого? Он не знает…

Внезапно в изнуряющую череду одних и тех же картин, которые он видит в тысячный раз, вклинивается что‑то новое – блеклый свет падает справа, и на фоне этого света извивается нечто длинно‑ребристое, похожее на рифленый шланг пылесоса или хобот слона. Издалека, словно из подземелья, до него доносится звук – сосущий, прерывистый. Он знает, что хобот и звук связаны между собой – понимает это интуитивно, – но не придает им пока большого значения. И словно в ответ ему они исчезают, сменяясь пыльными улицами южной окраины, по которым он едет на гремящей машине, машина сменяется рестораном, ресторан – монастырем, монастырь – склоном горы, пыльной подсобкой, заброшенным складом, и снова удар в плечо, темнота… Сколько раз он видит эти картины? Сто, тысячу раз, миллион? Он знает, что за ударом должно что‑то идти, но словно стальная решетка закрывает сознание – в тот момент, когда он уже готов вспомнить, что следует после удара, опускается занавес и он проваливается в никуда…

Вечность дробится на части, и он опять слышит звук: словно большое животное печально вздыхает, и каждый вздох сопровождается подрагиванием хобота, смутно вырисовывающегося перед глазами.