- Как кончились? Совсем все?

   - Совсем.

   Один снаряд на линии досылания, конечно, остался, но, пока в магазин не будет вставлена следующая обойма, нельзя выпустить даже его. Взгляд скользит по заваленной гильзами огневой позиции, последние минуты просто некогда было их убирать, по раскрытым укупорочным ящикам. Что делать-то? Впервые орудие осталось полностью без боеприпасов.

   - Может, у Помогайло что-то осталось? - подсказывает Бикбаев. - Они до последнего стреляли.

   - Я сейчас.

   Выскакиваю из окопа и рысью на соседнюю позицию. Уже отбежав на полсотни метров соображаю, что надо было взять Тимофеева с собой. Даже, если у Гришки что-то и осталось, пусть даже бронебойные, то мне одному целый ящик не утащить. Ну вот и огневая второго орудия.

   - Грицко, снаряды есть?!

   - Есть.

   Сержант Помогайло указывает на казенник своего орудия. Из магазина торчат две обоймы, первая - явно неполная, всего снарядов семь-восемь.

   - И все?

   - Все, - подтверждает Помогайло.

   - А дальше чем воевать будем?

   - А бис его знает. Пусть комбат об этом думает.

   Я уже хотел отправиться обратно, но тут с КП раздалось "Воздух!" - к нам приближалась очередная группа немецких самолетов. Пока еще они были россыпью точек, но судя по строю, это были пикировщики "штуки". Плохо, очень плохо, сейчас мы не то, что кого-то прикрыть, сами отбиться не можем.

   Приближается такой нарастающий, тяжелый гул "лаптежников", идущих тройками. Не долетая до нас, они перестраиваются друг за другом и начинают пикировать. Во время пикирования, немецкие летчики практически не пользовались сиренами. Конечно, на находящихся под бомбежкой она оказывает серьезное психологическое воздействие, нагоняя страху. Но ведь летчик-то и сам не изолирован от ее воздействия. К тому же сидит он не в пример ближе к ней. "Юнкерсы" буквально гонялись за укрывшейся в неглубоких балках пехотой. Причем, хорошо было видно, как от них отрываются бомбы и на земле встают черные кусты взрывов.

   Последний же фриц явно нацелился на нашу батарею. Видел, гад, что мы молчим и понял - здесь можно отбомбиться безнаказанно. Я уже хотел рвануть обратно, но Помогайло поймал меня за рукав.

   - Стой! Куда? Все равно не успеешь.

   И уже своим.

   - Осколочным! Скорость сто двадцать! Пятнадцать! Огонь!

   Все правильно, бить надо пока он не начал пикировать. Пушка коротко рявкнула и споткнулась. Струя трассеров прошла ниже и чуть впереди самолета. И тогда, пожалуй, впервые во время налета я услышал.

   - Ложись!

   Казалось, что бомбы летят прямо на меня. Ба-бах! Бах! Бах! Бах! Бах! И гул удаляющегося самолета. Тряхнуло хорошо, в ушах стоял какой-то шум и я не сразу оторвал голову от земли. Первый взгляд в сторону своей огневой - на месте, где стояло орудие только вывороченная, дымящаяся земля. Первое, что пришло в голову - надо было Тимофеева с собой взять. Пока эта мысль билась в голове, ноги сами несли меня к воронке. Полутонка рванула совсем рядом с орудием, расчет просто исчез без следа, а пушка превратилась в груду искореженного металла, из которой торчал ствол, буквально скрученный в штопор чудовищной фантазией взрыва. Ложкина санинструктор оттащил в сторону, но и им досталось: санинструктор погиб, наводчику оторвало обе ноги, но он был жив и в сознании, кричал и просил застрелить его.

   Сколько я простоял так - не помню. Возле моих ног лежала подметка американского ботинка. Это Тимофеева, только у него были такие.