— Вы когда-нибудь видели его?

— Нет, он не приходил даже на консультации, — с сожалением произнес Годвин. — Если бы мне удалось с ним встретиться, может быть, мне удалось бы предотвратить убийство. А может, и нет. Насколько мне известно, он был человеком, абсолютно не приспособленным к жизни. Ему нужна была помощь, но он ее ни от кого не получил. Я думаю, вы понимаете мое сожаление по поводу того огромного разрыва, который существует между законом и психиатрией. Никто не интересуется такими людьми, как Макги, пока они не совершат преступления. И тогда их, естественно, тащат в суд и сажают на десять — двадцать лет. Вместо того чтобы госпитализировать, их отправляют в тюрьму.

— Макги уже на свободе. Он здесь, в городе. Вы знали об этом?

— Долли сказала мне утром. Это одна из причин ее стрессового состояния. Можете себе представить, какое чувство вины и беспокойства может испытывать человек с тонкой душевной организацией, выросший в атмосфере жестокости и неуравновешенности. Самое сильное чувство вины возникает у детей, когда им приходится в целях самозащиты восставать против собственных родителей. Клинический психолог, с которым я работал, помог Долли выразить свои чувства в лепке и других видах детского творчества. Сам я мало чем мог помочь ей, так как у детей отсутствует аналитический аппарат. Я просто пытался взять на себя роль спокойного и терпеливого отца, чтобы помочь ей обрести чувство уверенности, которого ей так не хватало. И все шло хорошо, пока не случилось это несчастье.

— Вы имеете в виду убийство?

Он горестно кивнул.

— Однажды ночью, обезумев от унижения и ярости, Макги ворвался в дом ее тети в Индиан-Спринг, где они тогда жили, и застрелил Констанцию. Кроме Долли, в доме никого не было. Она услышала выстрел и увидела убегающего Макги. Потом обнаружила труп.

Он сидел и медленно покачивал головой, как будто она была тяжелым беззвучным колоколом.

— Как она отреагировала на случившееся? — спросил я.

— Не знаю. Я не могу охотиться на пациентов с лассо. Долли у меня больше не появлялась. Мать, которая привозила ее ко мне, умерла, а мисс Дженкс, ее тетя, слишком занята.

— Подождите, но ведь вы сказали, что именно Алиса Дженкс посоветовала направить Долли к вам?

— Да. И она платила за лечение. Но после несчастья она, возможно, поняла, что больше не потянет. Как бы там ни было, но я не видел Долли с тех пор до вчерашнего вечера. За одним исключением. Я видел ее в суде, когда она свидетельствовала против Макги. Кстати, перед началом заседания я поймал судью и попытался ему доказать, что ее присутствие недопустимо. Но она была главным свидетелем, и они получили разрешение тети. Она тихо вошла в зал маленькими шажками и вела себя, как робот, затерявшийся во враждебном мире.

При этих воспоминаниях он вздрогнул и полез под халат в поисках сигареты. Я дал ему прикурить и закурил сам.

— Что она сказала в суде?

— Очень коротко и просто. Думаю, что ее как следует натаскали. Она услышала выстрел, выглянула из окна спальни и увидела отца, бегущего с револьвером в руке. Дальше ее спросили, угрожал Макги когда-нибудь Констанции физической расправой. Она сказала, что да. На этом все было закончено.

— Вы уверены?

— Да. И это не просто ничем не аргументированные воспоминания, как они любят говорить. Я делал записи на суде и сегодня утром их просмотрел.

— Зачем?

— Они являются частью ее истории болезни, и, надо сказать, существенной. — Он выдохнул дым и посмотрел сквозь него на меня долгим и внимательным взглядом.

— То, что она говорит сейчас, чем-нибудь отличается от ваших записей?

На лице его отразились противоречивые чувства.