.. Тихо. Спит? О
чем она думает? Единственная здесь женщина, одна-единственная на всей Земле.
Я вдруг понял, что хочу быть с ней. Невыносимо так долго оставаться в
одиночестве. Говорить с другим человеком, чувствовать его близость--это же
настоящее счастье, что может быть. Мне захотелось открыть дверь, объяснить
Катрин...
Я остановился. Поспешный шаг, необдуманный поступок--как легко сломать
то, что так тонко, так хрупко и соткано из одних чувств. Повернувшись, я
ушел так же тихо, как и пришел.
Когда я спускался по лестнице, мне снова почудились чьи-то шаги. Я
прислушался... Ни звука. Может, это Катрин?
-- Катрин! --позвал я.-- Катрин!
Молчание.
Может, там, внизу, стоит кто-то, замерев, как и я, и так же, как я,
прислушивается?
Я вдруг сорвался с места, бросился по ступеням вниз, миновал один этаж,
второй.
Никого. Я огляделся по сторонам, но ничего необычного не увидел. Сердце
у меня колотилось, я задыхался. Я сам себе казался смешным. Может, это
галлюцинации?
Маленькое приключение пошло мне на пользу, оно заставило меня очнуться,
вернуло к действительности, напомнило, где я и что со мной. Ничего нельзя
делать, забыв про все, что произошло, и про то, что из этого получилось.
Любое решение должно исходить из сегодняшнего положения дел. Катрин--это,
конечно, серьезно, по-настоящему серьезно; тут надо все хорошенько обдумать.
Мои мысли о ней, мои желания--естественное следствие наших отношений. Но и с
другими, с Эллиотом, с Эйнаром, меня тоже связывают особые отношения. Только
их тут нет. А Катрин здесь, и она--женщина. Что же в ней так привлекает меня
сейчас? Что-то новое, непривычное... Новая, неожиданно открывшаяся
личность...
Тогда, двести лет назад... Мы встретились после того, как нам изменили
внешность, то есть после пластической операции, которая позволила нам
принять чужой облик, надеть чужую личину, а значит, переменить и внутреннюю
сущность. Разумеется, мы находились на службе не круглые сутки, могли и
поболтать, так сказать, по-приятельски--о политике, о своих проблемах,
мечтах, надеждах. Джонатан был ведущим развлекательных программ, он работал
в какой-то провинциальной студии. Актером он не был, но свое дело знал. От
него исходила какая-то уверенность, он вызывал доверие у людей и так умело
заставлял публику подыгрывать себе, что люди даже не замечали, что выглядят
смешными. Его звали Джонатан Берлингер, но мы употребляли в общении между
собой лишь имена и фамилии тех людей, которых играли. Для нас он был
Эллиотом Бурстом. Понятно, почему его выбрали на роль президента: это был
солидный, крупный мужчина с намечающимся брюшком, а все это якобы
располагает людей к себе, да и голос у него был почти неотличим от голоса
главы нашего правительства. Даже черты лица пришлось изменить не так уж
сильно: добавили чуток жиру под подбородком, сделали нос помясистее и
порельефнее надбровные дуги. |