Понять, о чем именно, не получалось. Мысли упорно возвращались к Алене, лежавшей на столе перед ними, и к ублюдку, к которому вчера удалось подобраться на шаг ближе.

– Сочувствуете, – повторил Савелий Иванович. – А я не верю.

– Сочувствию?

– Если бы сочувствовали, то сделали бы то, что должны. А раз не делаете, то и сочувствие ваше пустое. Я могу идти?

«Так ведь ты сам прийти хотел».

Дурацкое грызущее чувство, что он что-то упускает, не может поймать. Но что? Откуда это ощущение, что из этой беседы нужно было извлечь какое-то цельное зерно, которое придало бы всей сцене смысл? О чем говорил этот странный отец, желавший взглянуть на тело дочери, но бросивший на него лишь один взгляд?

Провожая Савелия Ивановича к дверям, Дмитрий мог только пожать плечами. Порой такие зерна проклевывались только потом, порой не проклевывались вовсе. В данном случае, вероятно, это было не так важно. Хватало других забот.

II. Эксперт

Выйти на этого человека Дмитрию удалось после команды, отданной Изместьеву: «Миша, узнай, в каких библиотеках у нас есть отделы с мистикой, мифологиями, алхимией и прочей чертовщиной. Нужен список имен, которые повторяются на карточках чаще всего. А может, библиотекари и без карточек скажут. Да, и университеты не забудь! А лучше загляни туда в первую очередь. Мало ли.

Пока он ждал результата, эти несколько часов не прошли впустую: он читал отчеты и изучал жизнь жертв, у которых не было, ну просто не было иных пересечений, кроме промки. Хоть что делай. А оно должно было быть, хоть одно. Криминальный мир? Да нет, Вахтанг – птица не того полета, и он вряд ли светил своего фотографа. Это-то скорее случайность, о которой он сам говорил Игорю: девушке, которая крутится не в том обществе, куда легче влипнуть в неприятности. Огородниц, которые через промку чаще ходили компаниями, коротая дорогу за беседой, ловить лично ему, Дмитрию, было бы куда сложнее, чем таких вот одиночек.

Как бы там ни было, сейчас Дмитрий стоял у сталинки на Луговой, известной как «Серая лошадь», точнее, у той ее части, которую некогда строили для работников Дальневосточной железной дороги. Хороший дом, красивый, высокий, с колоннадой и статуями на крыше, лепниной и арками над окнами первого этажа, величественными карнизами.

Только денег на капитальный ремонт все не находилось, и вблизи, да еще на ярком солнце, серая штукатурка выглядела облезлой, да и лепнина, если присмотреться, местами отваливалась.

«Время перемен…»

Перемен в последние годы и правда наблюдалось преизрядно, вот только отчего-то они не радовали. Партийные дрязги, воры, талоны, застой во всем, включая буксующую очередь на жилье для молодых сотрудников, и растущие как грибы маньяки-убийцы. Вроде бы только что расстреляли за тридцать шесть убийств Геннадия Михасевича, в Ростовской области все еще ищут ублюдка, убивающего без разбору женщин, подростков и детей, а теперь еще и тут, во Владивостоке.

Перечень перемен формально получился не очень логичным и последовательным, но казался инстинктивно правильным, словно одно тянуло за собой другое.

«Или просто надо выспаться. И нужен выходной, а лучше два. Да кто ж их даст. Да и сам не пойду, пока эта падла где-то там небось снова высматривает жертву».

Пока Дмитрий поднимался на четвертый этаж, он размышлял о том, что имя человека, к которому идет, уж очень длинное. Как там Михаил зачитал… Кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Дальневосточного государственного университета, старший научный сотрудник отдела этнографии, этнологии и антропологии Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН Илья Алексеевич Муравьев.

Дверь, обитая коричневым дерматином, тоже не выглядела на такой звучный титул, зато звонок отозвался басовито, внушительно.