– Арно обожает поговорить, – сказала Голда Майклу, когда они подошли к музыкальной комнате в дальнем конце дома. – Если вы любите слушать, вам понравится.

Валтири отпер дверь ключом и пропустил гостей вперед.

– В последнее время я тут редко бываю. Правда, Голда постоянно стирает пыль. А я теперь только читаю, иногда играю на фортепьяно в гостиной, комнате, а слушать больше не хожу, нет надобности.

Он показал на свою голову.

– Все уже здесь, до последней ноты.

Полки с записями занимали три стены. Валтири достал большие блестящие пластинки – оригиналы своих ранних работ, потом показал несколько дисков поменьше, выпущенных фирмами звукозаписи в конце семидесятых, и, наконец, знакомые Майклу долгоиграющие пластинки. В черных, белых и клетчатых коробках с аккуратными этикетками хранились кассеты с сочинениями пятидесятых и шестидесятых годов.

– Моя последняя работа в кино, – пояснил он, достав коробку побольше. – Полдюйма стерео с восемью дорожками. Для Уильяма Уайлера – в шестьдесят третьем он предложил мне написать звуковое сопровождение для «Назови это сном». Не лучший из моих опусов, но зато мой любимый фильм.

Майкл осторожно провел пальцем по этикеткам.

– Ого! Мистер Валтири…

– Лучше Арно. «Мистер Валтири» – это только для продюсеров. Они называют меня мистером Валтири.

– Вы написали музыку для Богарта в «Человеке, который хотел быть королем»!

– Конечно. Правда, вернее сказать, для Джона Хьюстона. Кажется, вышло неплохо.

– Это мой любимый фильм, – признался Майкл с восхищением.

У Валтири в глазах блеснули искорки.

Следующие два месяца Майкл почти все свободное время проводил в доме композитора. Валтири играл ему на фортепьяно или осторожно ставил хрупкие старые пластинки. Эти два чудесных месяца заметно изменили образ жизни Майкла. Прежде он редко общался с друзьями, предпочитал заниматься в уединении.

И вот он стоит на крыльце дома Кларкхэма.

Майкл взялся за ручку тяжелой деревянной двери: заперто, как и следовало ожидать. Тогда он достал из кармана ключ. В столь поздний час улицы были совершенно пусты, не слыхать даже самолетов вдали. Как будто старый район укутался толстым шерстяным одеялом.

Два месяца назад, душным августовским днем, Валтири привел Майкла в мансарду, где хранились разные достопамятные вещи сороковых годов. Майкл с восторгом рассматривал послания Кларка Гэйбла , переписку с Максом Штейнером и Эрихом Вольфгангом Корнгольдом , рукописный экземпляр оратории Стравинского.

– Здесь как будто еще живет та эпоха, – заметил он.

– Может , так оно и есть, – проговорил Валтири, глядя на полоски света, который проникал через щели в стене и падал на стеллаж с коробками. – Давай‑ка спустимся и выпьем холодного чаю. И ты мне что‑нибудь расскажешь – не все же мне болтать. Интересно, почему ты решил стать поэтом?

Вопрос оказался нелегким. Сидя на веранде, Майкл глотнул чаю и пожал плечами.

– Не знаю. Мама говорит, что я просто хочу быть сложным и необычным. Она смеется, но по‑моему, так и думает. – Он поморщился. – Как будто моих родичей беспокоит, что я не такой, как все. Но ведь и их не назовешь обычными людьми. Может, конечно, она и права. Но есть и еще кое‑что. Когда я пишу стихи, жизнь ощущается сильнее. Мне здесь нравится. У меня есть друзья. Только эта жизнь, по‑моему, очень ограниченная. Я пытаюсь ощутить настоящий вкус, найти настоящее богатство – и не могу. Все‑таки должно быть еще что‑то.

Он потер щеку и взглянул на цветок магнолии, упавший на лужайку.