И еще в туалете не было бумаги. Когда Даша сообщила об этом Дэну, тот вручил ей старую, пожелтевшую газету, а когда и газета кончилась, предложил воспользоваться лопухом. Лопухом! Да, он был прав: жизнь в бегах — не сахар…

Окончательно Даша поняла это позавчера, когда, по старой привычке лаская тубами ее тело, Денис вдруг отстранился, поморщился и очень недовольным тоном заявил, что от нее попахивает. Он так и сказал: «Попахивает», как будто речь шла не о Даше, а о куске лежалого мяса или начавшей протухать рыбине. Попахивает… Даша тогда залепила ему пощечину, а потом расплакалась и плакала долго — так долго, что даже толстокожий Денис Юрченко немного струхнул. Потом, уже немного успокоившись, но все еще всхлипывая и заикаясь, Даша поинтересовалась, каким таким образом она должна сохранять свежесть и благоухать в таких нечеловеческих условиях. «Это была твоя идея», — напомнил Дэн, но все-таки пошел и протопил стоявшую в огороде баню — черную, старую, наполовину вросшую в землю, с прохудившейся крышей. Топил он ее почти ночью, когда уже совсем стемнело, чтобы кто-нибудь, не дай бог, случайно не заметил дым, — очень он боялся, что их обнаружат. Света в бане не было, мыться пришлось при свечах, которые все время гасли. Поначалу Даша вообще боялась заходить в это жутковатое и — сразу видно — антисанитарное строение, но потом, когда Дэн ее туда все-таки затащил, оказалось, что это не так уж плохо, едва ли не лучше сауны. Там даже веники были — старые, пыльные, пересохшие, но, по словам Дениса, годные к употреблению.

Вот так они и жили — как на необитаемом острове, и Даша с каждым днем все больше убеждалась в том, что Робинзон из нее, мягко говоря, никакой. Оказалось, что она даже не подозревала, как мало знает о реальной жизни. Точнее, о жизни она знала достаточно, но о другой, протекавшей как бы в параллельном слое пространства и времени. Она понимала, что могла бы здесь освоиться — человек приспосабливается даже на каторге, даже на урановых рудниках. Но осваиваться здесь ей ничуточки не хотелось. Она устала, и усталость не проходила, а накапливалась, и Даша чувствовала, что долго так не выдержит. Это были те самые условия, которые лучше любого крика, угроз и даже побоев могли заставить ее отказаться от своего замысла, махнуть на все рукой и покаяться перед отцом, — куда он денется, простит как миленький… И она бы, наверное, так и сделала, если бы не четкое понимание того, что вместе с выкупом потеряет Дениса.

В первый же день, копаясь в сундуках и кладовках в поисках чего-нибудь полезного, они отыскали старый облезлый фотоувеличитель — странное жестяное яйцо на железной ноге. Даша не знала, что это такое, а Денис удивленно хмыкнул, воткнул вилку шнура в архаичную, заросшую грязью розетку на стене и сказал: «Обалдеть можно! Работает!» — «А что это? — спросила Даша. — Похоже на гиперболоид инженера Гарина». Что такое гиперболоид, Денис, как выяснилось, не знал, зато принцип работы фотоувеличителя был ему известен, и он вкратце растолковал Даше, что это такое и зачем. «Удивительно», — произнесла тогда Даша. Денис снисходительно улыбнулся и сказал, что самое удивительное не это. Удивительнее всего, по его словам, было то, что в этой заброшенной развалюхе работало электричество. «Как? — изумилась Даша. — Вот же розетка, выключатель… Как же может не быть электричества? Куда оно денется?»

Денис посмотрел на нее как на умалишенную и смотрел долго — ждал, наверное, что она не выдержит и засмеется собственной шутке. «Что такое?» — с вызовом спросила Даша, которая и не думала шутить. Тогда Денис объяснил ей, откуда берется электричество, как попадает в дом и куда девается, когда за него годами никто не платит. Еще он объяснил Даше, сколько стоит килограмм алюминия, и поделился собственным опытом в этой области — когда-то, на заре туманной юности, он с приятелями зарабатывали на портвейн, срезая со столбов километры проводов под напряжением и обесточивая целые деревни.