— Извини, — сдержанно сказал Паштет.

— Да нет, — Хохол махнул рукой и полез в нагрудный карман рубашки за сигаретами, — я не о том. Неужто вот так будешь стоять и смотреть? Неужто самому неохота поучаствовать?

— Я слово дал.

— Бабе, — уточнил Хохол.

— Жене, — резко поправил Паштет.

— Ну да, конечно.

Паштет повернул голову и в неверном свете тусклого потолочного плафона попытался разглядеть выражение глаз собеседника. Тон, которым Хохол произнес последнюю фразу, был вполне нормальным — в меру почтительный тон серьезного, делового человека, с уважением относящегося к мнению собеседника. Если бы так сказал кто-то другой, Паштета бы это удовлетворило. Но это был Хохол, в уважительное отношение которого к чему бы то ни было Паштет не верил.

Хохол поймал его взгляд и покачал головой.

— Не смотри, не смотри, — сказал он. — Твои дела — это твои дела, и мне в них соваться не резон. Ты — человек авторитетный, не мне тебя учить. Все знают, что твое слово — кремень. Так, значит, ты отдаешь мне этого фраера?

В этом вопросе Паштету почудился какой-то подтекст, и он попытался сообразить, что имеет в виду Хохол. Ничего умного он так и не придумал и потому сказал первое, что пришло в голову.

— Само собой. Но это в том случае, если ты не собираешься снова взять его к себе водителем.

— Слово — кремень, — напомнил Хохол. — А насчет его не волнуйся, жить он все равно не будет. Водитель он в натуре классный, но это ж не человек, а змея! Гадюка подколодная, слизняк…

— Тогда к чему весь этот базар? К чему ты клонишь?

Хохол крякнул и сильно потер ладонями толстые щеки, пребывая в явном затруднении.

— Да как тебе сказать… Даже говорить неловко… Ерунда, в общем-то, но ведь ни одна блоха не плоха… Короче, если он мой, то и его долги натурально мне отходят. Все, до последнего цента.

— Опа, — сказал Паштет. Хохол умел-таки удивить. — Ну, ты даешь, брателло! Долги! Да ты чего, в натуре? Да забирай ты его со всеми потрохами! А я-то думаю, чего он мнется? Нет, в натуре, насмешил! Интересно, что ты из этого козла выдоить собираешься?

Хохол, который все это время вертел в руках пачку сигарет, закурил наконец, звонко щелкнул крышкой зажигалки и с чрезвычайно довольным видом откинулся на спинку кожаного сиденья.

— Что-нибудь да выдою, — сказал он. — Ты ж смотрел кассету! Смотрел, да ни хрена не увидел. Тачку видел? А дом? И что, по-твоему, после этого у него бабок нет?

— Сомневаюсь, — осторожно сказал Паштет.

— А ты не сомневайся. Не у него, так у его бабы. Мне-то какая разница? Мне, браток, это по барабану.

— А, — сказал Паштет, — ну, тогда тебе и карты в руки. Забирай его со всеми долгами. Потом, как управишься, пузырек выкатишь, и будем в расчете.

— За пузырьком дело не станет, — пообещал Хохол. — Э, брат, да я тебе такую поляну накрою! Эту гниду к ногтю взять — праздник! За такое дело нам с тобой много грехов отпустится.

— Факт, — согласился Паштет, но согласился механически, просто для того, чтобы закончить этот разговор, который вдруг сделался ему неприятен.

«Жаль девушку», — вспомнил он слова жены, и ему стало не по себе, потому что девушку, ту, которая целовалась с Юрченко в черном спортивном «БМВ», действительно было жаль.