За стойкой сидели четыре медсестры, все с опущенными головами.

Они читали, писали в историях болезни, раскладывали таблетки помаленьким бумажным стаканчикам. Либо они не замечали Этана,либо попросту игнорировали.

Какая разница? Этан мог и сам найти палату Мередит.

Палата четыреста двадцать шесть оказалась угловой, одноместной. Светильник на потолке был выключен. Все было тихо. Мередитлежала на спине, вытянув руки поверх аккуратно подвернутого пододеяльника. Ее глаза были закрыты.

Она выглядела точно так, как хотелось бы пресс службе больницы, – спокойно и умиротворенно, – а вовсе не как женщина, недавно видевшая труп мужа и сама еле выжившая в рукопашной схватке с убийцей. И, тем не менее, она казалась на много лет старше, чемнесколько часов назад на спектакле.

Изголовье ее кровати уходило в нишу, обшитую металлом, с горизонтальными неоновыми лампами с обеих сторон. В нише былисосредоточены всевозможные устройства и приборы, гнезда и выключатели; о предназначении некоторых Этан знал, а о других могтолько догадываться. На крючке был подвешен кулек с прозрачнойжидкостью, медленно капающей через пластиковую трубочку в венуна руке Мередит.

Поставив на стул макет Библии, Этан стоял возле кровати и смотрел на Мередит. Он испытывал облегчение, видя, что она спит. Таклучше. Так ее не терзает боль происшедших событий. Кроме того, онбы не знал, что ей сказать.

Вдруг ее глаза распахнулись. Какую то секунду ее блуждающийвзгляд фокусировался, а затем она вспомнила. Вспомнила все, чтослучилось. Этан молча стоял рядом.

– О, Этан! – воскликнула она.

Она протянула ему руку, и он взял ее обеими руками. Она притянула его руки к лицу, уткнулась в них и зарыдала. Этан ощущал еегорячее дыхание и слезы.

Она попыталась говорить. Ее слова прерывались рыданиями, ното, что Этан сумел разобрать, тронуло его до глубины души.

– Это было так ужасно! – всхлипывала она. – Сущий кошмар!

Он лежал на полу, совершенно неподвижный… Там было столько…столько крови. И я ничего не могла сделать! О, Этан! Я ничего не могла сделать!

Этан чувствовал себя беспомощно. Слова были бы совершеннонеуместны – не более чем жалкая претензия на утешение.

Вот поэтому он и ненавидел больницы. В каждой палате, в каждойкровати люди страдали от жестокой боли, а он не мог сделать ровным счетом ничего, чтобы облегчить эту боль. Все, что он мог, – этостоять и смотреть.

Вот и сейчас он стоял, сжимая руку Мередит и глядя, как онаплачет. Он ничего не говорил, но ему было очень больно. Больно заМередит, больно за Ская.

Спустя некоторое время слезы Мередит начали иссякать. Онавзглянула на Этана:

– А ты как?

– Пожалуйста, не спрашивай, – попросил ее Этан. – Это я должентебя спрашивать. Мне сказали, что ты сильно пострадала.

На Мередит нахлынула новая волна эмоций – очень сильная, судяпо тому, каких усилий стоило ее сдержать. Она стиснула зубы. Глазаснова наполнились болью.

– Он избил меня, – прохрипела она. – Он сильно меня избил...

и я потеряла ребенка.

Новость свалилась на Этана, как лавина, выбивая почву из подног и неся в пропасть.

Он вдруг вспомнил школьную постановку: ребенка в птичьем костюме с наволочкой в руках и шепот из за кулис: «А как же еще одинсюрприз?» Теперь все это прояснилось. Ребенок изображал аиста.

– А Эндрю знал? – спросил Этан.

Мередит отрицательно покачала головой:

– Я хотела удивить вас обоих сразу... посмотреть на ваши лица.

Заходя в двери больницы, Этан думал, что его сердце разбитоуже окончательно. Он ошибался. В это мгновение он почувствовал,как оно трещит и хрустит по всему объему, превращаясь в крошечные осколки.

Скай мог бы стать отцом!

Этан не знал более подходящих кандидатур на эту роль.