– Правда хан Бивсар не совсем одобрит твой выбор, Вихсар.

Хотел он сказать, что ему не важно суждение отца, но промолчал, отчасти это было не совсем так. Всё же был его сынам, и в жилах течёт его кровь, отречься от которой и не смеет, и не может.

– Я не знаю, что будет дальше, – ответил только хан, отпивая горячего резко пахнущего взвара, вязкого и горького на вкус. Жар немного смягчал его.

Садагат вздохнула и отвела взор, обращая его к огню. Блики пламени играли в монетах на лбу и висках, лицо её в этот миг казалось моложе и вместе с тем было задумчивым.

– Никто не знает, даже боги. Главное, быть честным со своим сердцем.

Вихсар хмыкнул. Быть честным не всегда выходит, и оставаться таковым сложно.

– Я не знаю, честен я, или нет.

Теперь пришёл черёд улыбнуться знахарке, глаза её блеснули живым огнём, вовсе преображая её лицо, сосредоточенное, мудрое.

– Об этом узнать можно только сквозь время.

– Ты говоришь загадками, Садагат.

Уголки её губ дёрнулись в улыбке, она смотрела со своего низкого роста и верно о чём то знала, только говорить не хотела. Хотя это могло ему привидеться. Вихсар отпил ещё, чувствуя, как по телу разливается волна тепла. Вязкая тишина начала убаюкивать, как заботливая мать.

– Быть честным, хан, это значит не предавать себя. У этой чужачки сильное сердце, в нём живой огонь, если хочешь, чтобы она открыла его, отдай то, что принадлежит ей.

Вихсар нахмурился, догадываясь, на что указывает женщина.

– Я не отпущу её, Садагат, – ответил он резче, чем того хотел.

Женщина покивала, соглашаясь с его намерением. Вихсар, испив взвар, вернул чашу на стол.

– Свадебный обряд будет через два дня, и я хочу, чтобы ты подготовила её и оставалась с ней, я не могу доверить это Хайне.

– Это честь для меня, хан, – склонила голову женщина в благодарности.

Вихсар, сжав челюсти, бросил последний взгляд на княжну и пошёл к выходу. Слова Садагат осели мутным осадком, пронизывая, как холодные капли, всё ещё падающие с неба и сулившие быть ночному дождю.

«О чём она говорила?» – думал он и не мог понять, или не хотел.

В шатре уже никого из батыров не оказалось, но очаг всё горел, наполняя помещение красновато золотым светом, очерчивая все предметы мягким туманным свечением, погружая Вихсара в спокойствие. То, что здесь он был не один, Вихсар ощутил, едва только войдя, уловив смесь густых, сладких цветочных запахов. Из вороха подушек на звук с пола поднялась одна из девушек. Костёр сразу выхватил её изящные формы в полупрозрачной рубахе до колен с вырезами по бокам, что открывали стройные ноги, загорелые, смуглые. Чёрные волосы водопадом струились по плечам к бёдрам, золото огня переливалось в них волнами. Айма, неотрывно смотря на хана, подошла неспешно, плавно, бесшумно, босые ноги мягко ступали по ковру. За ней поднялась и Ирада, волосы той были заплетены в косы, на ней тоже была рубаха, облеплявшая приподнятые, чуть заострённые груди, но под ней виднелись просторные штаны, прихваченные на щиколотках тесьмой. Она подняла длинный сосуд с маслами и с вином, принялась разливать в чаши.

– Ты вернулся, – проворковала текучим елейным голосом Айма, едва приблизившись. – Я скучала, хан, – запрокинув голову и встряхнув шёлком волос, она смотрела из под опущенных ресниц тягуче.

– Я не посылал за вами, – ответил сухо Вихсар.

Айма моргнула, казалось, растерялось. Ирада застыла на своём месте, видно опасаясь гнева.

– Тебя так долго не было, хан Вихсар, – пролепетала Айма, прижавшись к холодному, пришедшему только с улицы мужчине трепещущим горячим телом.

За своеволие в другой раз он бы выставил их вон, обрушив на них свой гнев, но не сейчас, когда так устал и напряжён до крайности, будто зажатый в тиски тяжким бременем, не отпускавшим все эти дни.