Хотя у меня не было в руках оружия, мой рост, гладко выбритое лицо, свежий вид и особенно фуражка офицера НКВД подействовали на беженцев, как взгляд удава на кролика. Первой ко мне подошла женщина с семимесячной девочкой на руках, Галина Муравей, жена старшего лейтенанта-артиллериста с дочерью Лизой. Первым делом я взял в руки солдатский котелок с красными мармеладками, достал двумя пальцами одну и властным голосом приказал:

- Открой рот, подержи мармелад во рту и глотай не разжевывая.

Та испуганно кивнула и исполнила мой приказ, а я уже держал двумя пальцами вторую мармеладку. Действие первой было быстрым, уже через тридцать секунд Галина, которая была прародительницей нескольких сотен русских патриотов, отважно сражавшихся с фертурийцами, заулыбалась, а я склонился над тихо хнычущей малышкой и аккуратно вложил ей в ротик край мармеладки, представляющей из себя сложнейший биокомплекс с генетической прививкой, которая через две сотни лет позволит её потомкам сражаться с захватчиками практически на равных. Детишка перестала хныкать и зачмокала губками, а я, доставая из мешка противогазную сумку, сурово сказал:

- Здесь хлеб, варёные яйца и мясо для тебя, а также две фляжки с жидким питанием для твоего ребёнка. Покормишь её через час, но смотри не перекармливай. Там есть стаканчик, так что дашь ей всего один и потом им же зачерпнёшь воды. До Сухуми дойти хватит. А теперь шагом марш, к вечеру будешь уже на перевале. - женщина порывисто вздохнула, она хотела поблагодарить меня, но боялась моего строго вида, а я нахмурился ещё сильнее и проворчал - Жив твой старший лейтенант Муравей, жив и сражается под Сталинградом. В Сухуми всё о нём разузнаешь. Всё, не задерживай меня.

Прижимая теперь к себе ещё и противогазную сумку, радостно заулыбавшись, Галина Муравей действительно чуть ли не побежала по дороге, ведущей к Клухорскому перевалу. Потом только она и ещё несколько женщин с грудными детьми на руках будут вспоминать, что на мосту через Гоначхир их встретил высокого роста загорелый, гладко выбритый капитан внутренних войск НКВД, накормил мармеладками и дал в дорогу два нечерствеющих чурека, большой кусок очень вкусного жареного мяса, десяток крупных варёных яиц с на редкость прочной скорлупой, и две фляжки с детским питанием, которое не скисло и не испортилось до конца пути. После этого они забыли дорогу к врачам и их дети, а вместе с ними внуки и правнуки, тоже. Для того, чтобы стереть из памяти эти воспоминания, лёгкого телепатического воздействия на сознание было мало. После того, как я отправил в путь третью мамочку, ко мне пропустили вне очереди худого, измождённого старика с потёртым фибровым чемоданчиком, перевязанным верёвкой, вдрызг разбитых башмаках и одной майке, который еле передвигал ноги. Строго глядя на него, я проворчал:

- Ох, старик, седина в бороду, бес в ребро. Рот открой.

Это был учёный-математик из Краснодара, который так и осел в Сухуми, но что самое любопытное, не смотря на свои шестьдесят семь лет женился на молодой вдове и настрогал четверых детишек, а потому получил от меня не зелёную, а красную мармеладку. Посмотрев на его чемодан и ноги, я чуть ли не злым голосом приказал:

- Разувайся, а чемодан дай сюда, турист. Кто же с чемоданом в горы отправляется? Для такого дела рюкзак нужен.

Сделав рукой властный жест, чтобы люди не приближались, я достал из мешка шерстяные вязаные носки, пару горных ботинок тёплую байковую рубаху, свою вместе с пиджаком, галстуком и шляпой он поменял в Микоян-Шахаре на еду, свитер, вязаную шапочку и солдатский двубортный стёганый бушлат, я дал вещи старику. Глядевшему на меня одновременно и с испугом, и восхищённо. Вслед за этим я вытащил из мешка рюкзак, в котором лежало несколько пакетов из плотной крафт-бумаги. В чемодане лежали скоросшиватели с научными записями учёного, которые я аккуратно вложил в пакеты, при этом ловко подсунув в них всего две страницы, исписанных убористым почерком.