3. Ты даже не сможешь прилечь на заднем сиденье обычной машины.

4. Тебе будет неудобно сидеть в своем инвалидном кресле подолгу.

5. Твоя старая одежда не налезет на гипс.

* * *

Из‑за этого всего нам пришлось на какое‑то время задержаться во Флориде. Мы взяли напрокат автомобиль‑«универсал» с трехместным диваном и усадили Амелию сзади. В твоем распоряжении оказался весь средний ряд, который мы устелили купленными в «Уолмарте» одеялами. Там же накупили мужских футболок и трусов: благодаря эластичным поясам их можно было натянуть на гипс и закрепить резинками для волос; лишнюю ткань мы сдвинули набок, и, если не присматриваться, можно было подумать, что ты в простых шортах. Не самый модный наряд, но он хотя бы прикрывал твою оголенную промежность.

И мы отправились в долгий путь домой.

Ты сразу уснула: обезболивающее, которым тебя напичкали в больнице, не успело еще выйти из крови. Амелия попеременно разгадывала детские кроссворды и спрашивала, далеко ли еще ехать. Еду мы покупали навынос, потому что ты не могла сидеть за столом.

Часов через семь Амелия заерзала.

– Помните миссис Грей, которая вечно заставляет нас писать, что интересного произошло на каникулах? Я расскажу, как вы пытались усадить Уиллоу на унитаз.

– Не смей, – сказала я.

– Ну, если я не напишу об этом, сочинение у меня будет совсем короткое.

– Мы еще можем повеселиться, – заметила я. – Заедем в Мемфис, в Грейсленд… или в Вашингтон…

– Или просто поедем домой и забудем обо всем, – буркнул Шон.

Я украдкой взглянула на него. В темноте зеленый отсвет от приборной панели ложился маской ему на глаза.

– А может, посмотрим Белый дом? – воодушевившись, предложила Амелия.

Я представила, как жарко и влажно сейчас в Вашингтоне. Живо нарисовала картину, как мы тащим тебя на закорках по лестнице, ведущей к Музею космонавтики. За окном черная лента дороги разворачивалась без конца и края, и мы никак за ней не поспевали.

– Папа прав, – сказала я.

Когда мы наконец добрались до дома, вести о случившемся уже распространились по округе. На кухонной стойке меня ожидала записка от Пайпер – список всех наших знакомых, которые принесли нам запеканки. Всю эту снедь Пайпер сложила в холодильник и оценила по пятибалльной шкале: пять – есть незамедлительно, три – вкусней, чем консервированная лапша, один – чревато кишечными инфекциями. Благодаря тебе я давно поняла, что люди предпочитают помогать не личным участием, а домашней выпечкой. Вручаешь блюдо – и всё, дело сделано. И душевных сил не потратил, и совесть чиста. Еда – это валюта взаимовыручки.

У меня постоянно спрашивают, как я, но на самом деле никому это не интересно. Люди смотрят на твои гипсовые повязки – то защитного цвета, то ярко‑розового, то флуоресцентного оранжевого. Смотрят, как я разгружаю багажник машины и собираю твои ходунки с резиновыми набалдашниками на концах, чтобы мы могли кое‑как проковылять по тротуару, пока их дети качаются на турниках, играют в выбивного и занимаются прочей детской ерундой, от которой твои кости разбились бы вдребезги. Они улыбаются мне, потому что блюдут вежливость и политкорректность, но сами в этот момент думают об одном: «Слава богу! Слава богу, что она, а не я!»

Твой отец говорит, что я несправедлива к ним. Что некоторые люди действительно хотят нам помочь. А я отвечаю: если бы они действительно хотели нам помочь, то не приносили бы запеканки с макаронами. Вместо этого они бы повели Амелию на каток или собирать яблоки в саду, потому что она нигде не бывает. Или почистили бы желоба в нашем доме, которые вечно забиты палой листвой после грозы.