– Если бы ты платила мне по доллару каждый раз, когда…

Пайпер рассмеялась.

– Шарлотта, – сказала она, – попытайся прополоть свой газон.

Я повесила трубку. Ты что‑то лихорадочно печатала двумя пальцами.

– Что ты делаешь?

– Открываю почтовый ящик для золотой рыбки Амелии.

– Я сомневаюсь, что он ей понадобится…

– Вот поэтому он попросил об этом меня, а не тебя.

«Попытайся прополоть свой газон».

– Уиллоу, – объявила я, – закрывай ноутбук. Мы идем кататься на коньках.

– Ты шутишь?

– Нет.

– Но ты же говорила…

– Уиллоу, ты чего больше хочешь – спорить со мной или кататься на коньках?

Последний раз я видела тебя такой счастливой еще до отъезда во Флориду. Я надела свитер, обулась и принесла из кладовки зимнее пальто, чтобы закутать твое туловище. Обернув тебе ноги одеялами, я усадила тебя на колени. Без гипса ты весила не больше сказочного эльфа. В гипсе – все пятьдесят три фунта.

Если на что эта повязка и годилась – для чего она была, считай, создана! – так это чтобы удерживать тебя у моего бедра. Ты немного отклонилась, но я все равно смогла обвить тебя одной рукой, совершить все необходимые маневры и вынести тебя на улицу.

Заметив нас, неуклюже, как черепахи, ползущих сквозь снежные заносы и черные полоски гололеда, Амелия застыла на месте.

– Я буду кататься на коньках! – пропела ты, и Амелия вытаращила глаза в немом вопросе.

– Ты же сама слышала.

– Ты привела ее кататься на коньках?! Ты же сама просила папу засыпать пруд! Ты ведь говорила, что это «жестокое и несправедливое наказание для Уиллоу»!

– Я пропалываю газон, – объяснила я.

– Какой еще газон?!

Я подоткнула одеяла снизу и осторожно опустила тебя на лед.

– Амелия, – сказала я, – теперь мне понадобится твоя помощь. Глаз с нее не своди, поняла? А я пока схожу за коньками.

Я побежала обратно в дом, остановившись лишь раз, на пороге, проверить, присматривает ли сестра за тобой. Мои коньки лежали на самом дне корзины в кладовой, я и не помню, когда последний раз их доставала. Шнурки сплели их воедино, как верных любовников. Перекинув коньки через плечо, я подхватила легкое офисное кресло. Уже на крыльце я перевернула его, водрузив сидение, как поднос, на голове, и самой себе напомнила африканскую женщину, которая, нацепив яркую юбку, несет корзины фруктов и мешки риса домой на ужин.

Дойдя до пруда, я поставила кресло на лед и подправила спинку и подлокотники, чтобы ты влезла туда в своих гипсовых доспехах. Потом подхватила тебя и умостила в уютном гнездышке, а сама присела завязать шнурки.

– Ну, держись, Вики! – крикнула Амелия, и ты цепко ухватилась за подлокотники. Нависая над тобой со спины, она покатила тебя по ледяному зеркалу. Одеяла у тебя под ногами раздулись, как паруса, и я велела твоей сестре быть осторожнее. Но Амелия и так была осторожна. Перегнувшись через спинку кресла, она придерживала тебя одной рукой, набирая скорость. Затем она быстро разворачивалась, чтобы смотреть на тебя, и тащила кресло за подлокотники, пятясь задом.

Ты склонила головку набок и зажмурилась, когда Амелия прочертила круг. Темные кудри твоей сестры вырывались из‑под полосатой вязаной шапочки; твой смех повис над катком ослепительно‑ярким флагом.

– Мама, – крикнула ты, – посмотри на нас! Я встала, но колени у меня подкашивались.

– Подождите меня! – попросила я, и каждый мой шаг был уверенней предыдущего.

Шон

Когда я вернулся на работу, первым, что я увидел, был мой портрет с подписью «Разыскивается!», приклеенный возле вешалки со свежей, только из химчистки, формой.