|
То облегчение, которое наверное может испытывать узник в камере смертников, увидев появившегося охранника и священника за две минуты до 12, зная, что пришел конец и не будет указа о помиловании. Оставались еще некоторые формальности, но приговор останется неизменен. Вот — действительность. Если бы Вилли кому-то рассказал о том, что с ним происходит, все бы решили, что он либо шутит, либо помешался — ведь ныне никто не верит в цыганские проклятия, а может, никогда и не верил. Ведь цыгане — деклассе и мире, который наблюдал возвращение домой из Ливана сотен морских пехотинцев в гробах; в мире, который видел, как пятеро узников ИРА (Ирландской Революционной Армии) обрекли себя на смерть голодовкой… и другие сомнительные чудеса, которые на поверку оказались правдой. Вилли убил жену старого цыгана с гнилым носом, а его старый дружок по гольфу позволил ему остаться безнаказанным. Тогда старый цыган решил призвать к своей собственной разновидности справедливости и отомстить одному жирному юристу из Фэрвью, чья жена выбрала неверный день, чтобы в первый и единственный раз в жизни развлечь его рукоделием в движущейся машине. Цыган воззвал к справедливости, которую вполне мог оценить человек типа его прежнего дружка Джинелли.
Халлек выключил свет в ванной и пошел вниз, думая об узнике из камеры смертников, проходившем свои последние мили. Хейди сидела за столом, освещенная светом настольной лампы. Отодвинув счета влево, она раскрыла перед собой чековую книжку, как партитуру на пюпитре. Но она не выписывала чеки и не подсчитывала цифры. Она только сидела с сигаретой в руке, а когда повернулась к нему, Вилли заметил такое уныние в ее глазах, что едва не пошатнулся. Халлек опять подумал об избирательности восприятия, том забавном способе, каким ваше сознание не замечает того, чего не хочет замечать… например, когда вы туже и туже затягиваете пояс на убывающей талии, чтобы удержать сползающие штаны… или коричневые круги под глазами жены… или вопрос отчаяния в ее глазах… — Да, я продолжаю терять вес, — сказал он. — О, Вилли, — только и сказала она, выдохнув. Но она стала выглядеть намного лучше, и Халлек понял, что она рада, что тема стала открытой. Раньше она не осмеливалась затронуть ее, точно так же как никто дома не замечал: «Твоя одежда выглядит так, словно куплена в магазине палаток… Скажи-ка, мальчик Вилли, ты чем-то болен? Никто не ударил тебя резиновой дубинкой по голове, Вилли? А может, у тебя внутри опухоль, такая черная и сочная, посасывающая твои кишки?» Нет, никто ничего подобного не говорил. Они предоставили это тебе самому. Однажды в суде ты встанешь и потеряешь штаны, сказав: «Я возражаю, Ваша Честь» в лучшей традиции Перри Мэйсона. Тогда ни у кого точно не найдется слов. — Да, — сказал он и чуть хихикнул, чтобы прикрыть стыд. — Сколько? — Весы говорят я спустился до 188 фунтов. — О, боже! Он указал на сигареты. — Можно одну? — Да, если хочешь. Вилли, ты не должен говорить Линде… Линде ни одного слова! — Мне и не нужно ничего говорить, — ответил он, закуривая. Первая затяжка вскружила ему голову. Это хорошо. Приятное головокружение. Лучше, чем тот тупой ужас, который сопровождал крах его избирательного восприятия. — Она тоже знает, что я продолжаю терять вес. Я видел это у нее на лице. Я просто не знал, что я вижу. — Ты должен снова повидаться с Хьюстоном, — попросила Хейди. Его жена выглядела испуганной, но смешанное выражение сомнения и уныния ушло с ее лица. — Метаболические тесты… — Хейди, послушай, — сказал он… и замолчал. — Что? — спросила она. |
