— Та миг Мамма! Та миг… — она увидела стоящего в центре круга Вилли, в обвисающей спортивной куртке, чуть ли не ниже которой свисало сиденье его штанов. Она вскинула руку в его направлении и обернулась к старику, словно собираясь наброситься на него. Остальные наблюдали в молчаливом безразличии. Еще один сучок лопнул в костре. Искры взметнулись вверх крошечным циклоном.

— Та миг Мамма. Ва диббук! Та миг инте тил мормор! Ордо. Ву дерлаг.

— Са хон лагт, Джина, — ответил старик. Его лицо и голос оставались безмятежными. Одна его скрюченная рука погладила черный поток ее волос, спадающих до талии. До сих пор Тадеуш Лемке даже не взглянул на Вилли. — Ви сна станна.

На мгновение девушка поникла, и несмотря на пышные очертания своего тела, она показалась Вилли очень юной. Потом она снова развернулась к нему, с разгорающимся вновь лицом, будто кто-то снова плеснул бензина в потухающий костер.

— Вы не понимаете нашего наречия? — крикнула она Вилли. — Я сказала моему старому папе, что вы убили мою старую маму! Я сказала, что вы демон и вас нужно убить!

Старик положил руку на ее плечо, но девушка сбросила руку старика и подбежала к Вилли, едва обогнув костер.

— Джина, верклиген глад! — встревоженно крикнул кто-то, но никто больше не заговорил. Безмятежное выражение лица старика не изменилось. Он глазел, как Джина приближалась к Вилли, словно снисходительный родитель следил за расшалившимся ребенком.

Джина плюнула в лицо Вилли — огромное количество теплой белой слюны. Вилли почувствовал ее на своих губах. Ему показалось, что это слезы, ее слезы. Она взглянула на него огромными, черными глазами, и, несмотря на то, что случилось, несмотря на всю свою потерю веса, он понял, что все еще жаждал ее. И она это тоже поняла — в ее глазах вспыхнуло презрение.

— Если это поможет вам ее вернуть, можете плевать в меня, пока я не утону в вашей слюне, — гордо сказал Вилли, на удивление сильным и чистым голосом. — но я не диббук. Не диббук, не демон, не чудовище. То, что вы видите… — он поднял руки, и на мгновение свет костра высветил его куртку. Теперь Вилли походил на большую летучую мышь. Он снова опустил руки. — Это все, что от меня осталось…

На мгновение Джина застыла в нерешительности, может быть, даже испуганная. Хотя слюна все еще стекала с его лица, презрение в ее глазах исчезло, за что Вилли был ей благодарен.

— Джина! — это был Самюэль Лемке, жонглер. Он появился вслед за стариком, на ходу застегивая брюки. Он носил тенниску с изображением Брюса Спрингтона. — Енкельт мен тильгаглигт!

— Ты ублюдок и убийца, — сказала Джина, обращаясь к Вилли, и пошла прочь. Ее брат пытался обнять ее, но она смахнула его руку и скрылась в темноте. Старик следил за ее уходом и потом, наконец, обратил внимание на Вилли.

Мгновение Вилли вглядывался в гниющую дыру посреди лица Лемке, а потом его глаза встретились с глазами старого цыгана. Глаза времен, так ему показалось. В них было что-то большее… и что-то меньшее, приземленное. Вилли видел их пустоту. Пустота стала их фундаментальной истиной, а не то поверхностное знание, которое светилось в них, как лунный свет на черной воде. Пустота, такая глубокая и бездонная, каким должен быть космос между галактиками.

Лемке согнул палец, поманив Вилли, и как будто во сне Вилли медленно пошел вокруг костра к старику в серой ночной рубашке.

— Вы знаете романский язык? — спросил цыган, когда Вилли встал прямо перед ним. Его интонации звучали почти интимно, каждое слово отчетливо слышалось в тишине лагеря, где единственным посторонним звуком был треск огня, пожиравшего сухое дерево.