«Он не привык, когда прикасаются к нему, не привык, когда с ним говорят гневно».

— Мы квиты, — проговорил Вилли, когда цыгане оттаскивали его прочь. — Ты слышишь меня?

Лицо Лемке исказилось. Неожиданно, жутко, оно стало на триста лет старше, словно лицо мумии.

— Не квиты! — закричал он Вилли, взмахивая кулаками. — Не квиты, и никогда не будем квиты, городской человек. Ты умрешь тонким! Ты умрешь вот таким! — он свел вместе оба своих кулака, и Вилли почувствовал страшную боль в боках, словно стал толщиной с эти два кулака. Мгновение он не мог дышать, чувствовал, как все его внутренности сжались в один ком. — Ты умрешь худым!

— Мы квиты, — снова проговорил Вилли, стараясь не задохнуться.

— Никогда! — завизжал старик. От ярости его лицо покрылось тонкими красными линиями — сеткой трещин. — Уберите его отсюда!

Цыгане потащили Вилли. А Тадеуш Лемке наблюдал, упершись руками в бедра, с застывшим, как каменная маска, лицом.

— Прежде чем меня уволокут, старик, знай, что мое собственное проклятие падет на твою семью, — закричал Вилли, и несмотря на тупую боль в боках, его голос зазвучал сильно, спокойно, почти весело. — Проклятие белых людей из города.

Ему показалось, что глаза Лемке расширились от страха. Уголком глаза он заметил, как старуха в шезлонге снова ткнула в него знаком от дурного глаза. Два парня на мгновение остановились. Самюэль издал короткий недоумевающий смешок, вероятно, представив себе, как белый представитель среднего класса юристов из Фэрвью проклинает наверное старейшего цыгана Америки. Вилли и сам бы расхохотался два месяца назад. Тадеуш Лемке, однако, не смеялся.

— Ты думаешь, что люди, подобные мне, не наделены могуществом проклятий? — спросил Вилли. Он развел руки в стороны и раздвинул пальцы, как ведущий в варьете-шоу, просящий аудиторию прекратить аплодисменты. — У нас тоже есть свои тайные силы. Мы можем неплохо проклинать, если серьезно за это возьмемся, старик. Не заставляй меня за это браться.

Позади старика кто-то появился. Мелькнула белая сорочка и черные волосы.

— Джина! — крикнул Самюэль Лемке.

Вилли увидел, как она шагнула в свет костра. Увидел, как она подняла рогатку, оттянула резинку и выпустила ее, как художник, набрасывающий первую линию на белом листе. Вилли показалось, что он увидел текучий, прочерченный всплеск в воздухе, когда стальной шарик пролетел круг, но это наверняка нарисовало его воображение. В левой руке возникло ощущение обжигающей боли, но тут же пропало. Он услышал, как стальной шарик ударился о железный борт прицепа, и в этот же момент понял, что видит разъяренное лицо Джины не через раздвинутые пальцы, а сквозь свою ладонь, посреди которой сейчас появилась аккуратная круглая дырка.

«Она подстрелила меня из рогатки. Боже милостивый!» Кровь в свете костра была черной, как деготь. Она текла, пропитывая рукав куртки Вилли.

— Енкельт! — закричала Джина. — Убирайся отсюда, апелак! Убирайся, убийца и ублюдок! — она бросила рогатку, которая упала почти в огонь, и, рыдая, убежала. Никто не шевельнулся. Стоящие вокруг огня молодые парни, старик, сам Вилли — все замерли без движения. Послышалось хлопанье двери и рыдание девушки стихло. А Вилли все еще не чувствовал боли. Неожиданно, сам того не сознавая, Вилли протянул руку к старику. Лемке отшатнулся назад и окрестил Вилли знаком от дурного глаза. Вилли сжал руку в кулак, как сделал раньше Лемке, и из его сжатого кулака тоже закапала кровь.

— Проклятие белого человека легло на вас, господин Лемке.