— Это вернуло вашу дочь, господин Лемке? Она вернулась к вам, когда Гари Россингтон ударился о землю в Миннесоте?

Губы Лемке искривились.

— Я не ожидал ее возвращения. Правосудие не возвращает мертвых, белый человек, оно предназначено для живущих. Вам лучше убраться отсюда, покуда я не устроил вам кое-что другое. Я знаю, чем занимались вы и ваша женщина. Вы думаете, у меня нет зрения. У меня есть тайное зрение. Можете спросить любого из них. У меня есть тайное зрение, по крайней мере, сто лет, — Вилли услышал одобрительный ропот собравшихся вокруг костра.

— Мне безразлично, сколько лет вы имеете свое тайное зрение, — сказал Вилли. Он намеренно подался вперед и схватил старика за плечи. Отовсюду вокруг послышался ропот ярости. Самюэль Лемке двинулся вперед. Тадеуш Лемке обернулся и бросил единственное слово на романском. Молодой цыган остановился в нерешительности и замешательстве. На лицах, окруживших костер, было такое же выражение, но Вилли не видел этого, он видел только Лемке. Он склонился к нему, ближе и ближе, покуда его нос едва не коснулся сморщенного, губчатого остатка того, что было когда-то носом Лемке. — Е…ь мне ваше правосудие, — сказал он. — Вы так же разбираетесь в правосудии, как я в реактивных турбинах. Снимите с меня проклятие.

Глаза Лемке уставились на него. Жутковатая пустота под тонкой поверхностью знания.

— Уйди или будет хуже, — сказал спокойно цыган. — Настолько хуже, что первое проклятие покажется вам благоговением.

На лице Вилли внезапно появилась ухмылка — костлявая такая ухмылка, которая напоминала опрокинутый лунный серп.

— Давай, — попросил он. — Попробуй. Но знаешь, я думаю, что тебе слабо.

Старик без слов уставился на Вилли.

— Ведь я сам тебе помог это сделать со мной, — продолжал Вилли. — Относительно этого врачи были правы — это соучастие, верно? Соучастие проклинающего и проклинаемого. Но я больше не участвую в этом, старик. Моя жена дрочила меня в большой, дорогой машине, точно, в моей большой, дорогой машине, а твоя дочь вышла между двух машин, стоящих посреди квартала, как самая обычная разиня. Это тоже точно. Если бы она переходила на перекрестке, сейчас она была бы жива. Вина была с обеих сторон, но она мертва, а я никогда не смогу уже вернуться к прошлой жизни. Это уравнивает. Не лучший баланс в истории мира, может быть, но уравнивает. В Лас-Вегасе есть присказка — они называют это — сквитались. Мы квиты, старик. Пусть это здесь и кончится.

И тогда Вилли заулыбался, а в глазах Лемке появилась тень затаенного страха, однако постепенно его вытеснило упрямство, каменное и непреклонное.

— Я никогда не сниму его, белый человек из города, — проговорил Лемке. — Я умру с проклятием на устах…

Вилли медленно склонил голову к лицу Лемке, пока их лбы не соприкоснулись. Он почувствовал запах старика — запах паутины, табака и мочи.

— Тогда сделай еще хуже. Давай! Сделай так, как ты сказал!

Лемке глядел на него еще мгновение. Вилли почувствовал, что теперь Лемке заворожен. Потом Лемке резко повернулся к Самюэлю.

— Енкельт аю лакан оч каноне альскаде! Быстро!

Самюэль и парень с пистолетом оторвали Вилли от Тадеуша Лемке. Впалая грудь старика вздымалась и опадала, его жидкие волосы взъерошились.