— Здесь аутотренингом не поможешь… — сочувственно подумал священник. И будто услышав его мысли, шаман бросил бубен и, подняв руку, громко выкрикнул:

— Вуниту доволен, муравьи забрали свое! Снимите повязки.

Вождь подошел к первому парню, развернул полотно, бросил копошащуюся ткань в огонь.

— Приветствую тебя брат, ты стал настоящим черноруким, и твое имя отныне Прайм, что значит первый.

Парнишка гордо вскинул распухшие, окровавленные руки, пошатываясь, подошел к малому костру, вокруг которого сидели женщины, и только тогда позволил себе негромко застонать. Прайма усадили, промыли оставшиеся без кожи руки кипяченой водой. Затем поднесли тазик с мутноватым соком трюфеля. Парень зажмурился и опустил сначала ладони, а затем и всю руку целиком. Через несколько секунд он расслабился, на лице заиграла счастливая улыбка. Растворенный в соке наркотик снял боль, и Прайм наконец-то осознал, что прошел посвящение.

Пир удался на славу. На листьях, разложенных по земле, дымилось несколько не по-весеннему жирных тетеревов, зажаренных и затем нашпигованных какими-то незнакомыми острыми травами; манили взор сладкие корни напури и молодые побеги грибных рогастиков, золотилась толстыми рассыпчатыми боками копченая рыба. Ну и, конечно же, трюфель: жареный, вареный, запеченный в золе и потушенный в желудке месячного лорсенка.

Малейн ходил от костра к костру, рассеянно отвечал на восторженные вопросы иннейцев. Сам того не осознавая, он искал Луиту. Эдварду казалось, что он забыл сделать что-то очень важное, без чего жизнь дальше будет бесполезной и ненужной. Заботливый Кивин попытался заговорить со своим начальником, но натолкнулся на такой непонимающий и растерянный взгляд, что решил оставить священника в покое.

Затем начались танцы. Снова зарокотали пузатые барабаны, затрещали погремушки и бубны, тоскливо завыл рог. Шаман хлопнул в ладоши, задавая темп. Сначала один человек, затем несколько, а вскоре уже и все племя закружилось в бешеном, немыслимом хороводе. Малейна затянуло внутрь, закрутило, закружило голову. Он уже не танцевал — а летел, словно во сне, легко отталкиваясь ногой от земли. Пролетал несколько ярдов, снова толкался. Рядом, смеясь, летели незнакомые, радостно улыбающиеся люди. Эдвард всматривался в лица, выискивая единственное родное, но так и не заметил среди танцующих Луиту.

— Наверное, она заболела и лежит в каком-нибудь вигваме, — решил Эдвард.

Он отпустил руки и полетел в сторону шатров. Малейн откидывал шкуры, прикрывающие входы, кричал с тягучую темноту, звал. Но никого не было. Только в одном вигваме на священника кто-то зыркнул белесыми буркалами. Малейн отпрянул, но, приглядевшись, понял, что это просто слепая, вышедшая из ума старуха.

Неожиданный испуг отрезвил Малейна. Это дурманный грибной сок заставил его летать. Точнее вообразить, что он летает.

Нашел Малейн девушку где-то через полчаса. Она сидела на берегу реки, вода, журча, обтекала босые ноги. Распущенные волосы спутались. Священник бесшумно подошел ближе, обнял девушку за плечи. Луита, вздрогнув, обернулась. Посмотрела Эдварду в глаза, и ничего не сказав, снова уткнулась взглядом в реку. Торфяная вода серебрилась на изломах, негромко смеялась, перекатываясь на небольших каменистых порогах. Где-то вдалеке пела ночная тоскливая птица. Пушистая бабочка ударилась в кожу жилетки, упала девушке на колени.

— Ты мне нравишься, — Малейн почувствовал, как заскребло в непослушном горле. — Очень нравишься.

— Это ничего не меняет, — тихо ответила девушка. — Ты все равно завтра уйдешь, а я все равно останусь одна. Все равно…

Слова капали в воду, растворялись в черной реке. Набежавшая туча закрыла луну, с недалекого севера подул порывистый ветер. Малейн снял куртку, накинул девушке на плечи.