— Лайс, мне плохо…

— Я знаю.

— А я не знаю. Ничего не знаю. Как жить дальше, не знаю…

Помоги мне. Ты же умный, ты всегда и все умел мне объяснить, и я верила каждому твоему слову. Объясни мне сейчас, подскажи. Придумай что-нибудь, во что я снова смогу поверить. Или просто скажи, что поймешь и простишь, если я не справлюсь…

— Я тоже не знаю, Галчонок.

Жаль. Ты был моей последней надеждой.

— Я тоже не знаю. Было время, когда я ясно представлял себе свою жизнь, вплоть до кладбища. Да, это дико звучит, но были моменты, когда я развлекал себя, представляя сцены собственных похорон. Глупо, но выходило до ужаса красиво и трогательно. Какая-нибудь поздняя осень или ранняя весна, накрапывает дождик. У разрытой могилы собрались родные и близкие усопшего: вдова в траурном, но элегантном платье, давно повзрослевшие дети и внуки. Возможно правнуки… Ты там не смеешься? Не нужно — я действительно не планировал прожить жизнь холостяком: у кардов генетически предрасположена тяга к семейности, я и так слишком долго борюсь с нею… Так вот, семья в трауре, рядом какие-то коллеги по работе, благодарные ученики и достойные последователи — но все это виделось очень абстрактно. Самое главное в этих моих фантазиях, то, что я знал наверняка — что на кладбище ко мне обязательно придут друзья. Это было само собой разумеющееся — их и было-то всего двое. Дракон и эльф. Я справедливо полагал, что умру намного раньше любого из них. Умру, предварительно состарившись по кардовским меркам, а они будут еще молоды и полны жизни… Так было бы правильно. Они пришли бы обязательно. Кир принес бы желтые хризантемы — так принято у нас на Свайле. Ил… Бездна! Я все время забывал спросить, что приносят на могилу другу у них на Эльмаре. Неважно. Пусть бы и без ничего пришел. Просто бросил бы горсть земли на крышку гроба — и все. А твой отец сказал бы что-нибудь хорошее. Он умел красиво говорить… А ушел первым. Знаешь, Галчонок, это было так странно и страшно. Он забрал с собой целый Мир, во всех смыслах этого слова. Весь мой Мир. Почти весь. Тогда оставался еще Ил. А теперь, когда и его не стало… Я, наверно, дурак, но вдруг пришла в голову пугающая мысль: как же я теперь стану жить, если даже не знаю, как умру, и кто проводит меня в последний путь? Глупо. Но я действительно не знаю…

— У тебя теперь Ласси есть, — выбралась я из-под смятых покрывал. — А речь Рошан может сказать. Он тоже говорить мастак.

— Нет.

— Нет?

— Нет, — покачал он головой. — Ласси меня вполне устраивает. И Рошан пусть приходит, если время найдет. Только пусть ничего не говорит. Я хочу, чтобы ты.

— Лайс…

— Просто пообещай мне.

— Нельзя такое пообещать.

— Можно, — когтистая рука сжала до боли мою ладонь. — Можно и пообещать, и выполнить обещание.

— Я не умею говорить добрых слов, ты же знаешь.

— Знаю, — уголки губ дрогнули в едва заметной улыбке. — Поэтому прощальную речь сам тебе напишу, на всякий случай. Ты главное, приди.

— Я… попробую.

— Не попробуй, а приди. Обещаешь?

Ну, смелее! Разве он не справился? Разве не нашел для тебя нужных слов?

— О… — в горле встал колючий комок, — обещаю.

— Вот и хорошо. И хризантемы, желтые. Не забудь. Только учти, я пока ничего подобного не планирую.