— Солнце скоро сядет, быстро стемнеет. Ты, надеюсь, прекрасно понимаешь, что за нами будут охотиться? И еще как! Так вот, я хочу, чтоб ты, как только стемнеет, смылся отсюда и вернулся в город.

— С какой это стати?

Мак скользнул взглядом по лицу Джима и потупился.

— Я приехал сюда, сил и желания работать хоть отбавляй. А ты, Джим, стоишь десяти таких, как я. Сейчас я в этом уверен. Случись что со мной, найдется много ребят не хуже, а у тебя редкостный талант. Нам нельзя тебя терять. Если за грошовую забастовку придется расплачиваться такими людьми, как ты, — это расточительство.

— Не согласен. Нас надо в работе использовать, а не беречь. Я не дезертир. Ты сам говорил, что любое маленькое дело — частичка большого, пусть крохотная, но важная.

— Джим, тебе необходимо уйти. С больной рукой много не навоюешь. Толку от тебя в драке все равно нет. И оставаться тебе здесь незачем. Помочь ничем не сможешь.

Лицо у Джима посуровело.

— Я останусь. Может, еще и здесь чем пригожусь. Ты, Мак, меня все время оберегаешь. И порой мне кажется, что оберегаешь не из интересов партийных, а из своих собственных.

Мак побагровел от досады.

— Ну что ж. Пристрелят — пеняй на себя. Я предложил, по-моему, лучший выход. Хочешь поупрямиться валяй! Делай, что твоей душеньке угодно, а я пошел. Здесь сидеть без толку, — и, вконец рассердившись, вышел.

Джим засмотрелся на брезентовую стену. На ней красным пятном запечатлелось заходящее солнце. Рукой он осторожно потянулся к плечу, тихонько нажал, потыкал вокруг раны. Чуть поморщился. И долго сидел неподвижно.

Заслышав шаги, обернулся. У входа стояла Лиза с ребенком на руках; за ее спиной виднелась вереница машин при дороге, на верхушках деревьев играли закатные блики, а под кронами уже собирались сумерки. Лиза, по-птичьи вытянув шею, с любопытством огляделась. Мокрые волосы старательно приглажены, кое-где, неумело накрученные, вились. Короткое одеяло кокетливо прикрывало лишь одно плечо.

— Ты один, я вижу, — она подошла к матрацу, уселась, прикрыла колени подолом льняного платья. — Ребята говорят, легавые нас бомбами забросают и убьют, — беспечно сказала она.

Джим оторопел.

— Ты, похоже, не очень-то боишься.

— Не боюсь. Я вообще не боюсь такого.

— Тебя легавые не тронут. Не верю я, что они нас перебьют. Вранье все это. Ты пришлато по делу?

— Нет, просто так. Решила немного здесь посидеть.

— Я ведь нравлюсь тебе, Лиза? — Джим улыбнулся.

— Да.

— И ты мне нравишься.

— Ты мне так помог с малышом.

— А как старый Дан? Ты за ним присматриваешь?

— А чего с ним будет? Лежит себе, бормочет.

— Мак тебе помог куда больше, чем я.

— Да, но он никогда на меня так не смотрел. Мне нравится тебя слушать. Ты хоть еще и мальчишка совсем, а говоришь складно.

— И слишком много, Лиза. Слов много, а дела мало. Посмотри: вечереет. Скоро фонарь зажжем. Не станешь же ты со мной в темноте сидеть.

— А мне все равно, — быстро проговорила она.

Он еще раз взглянул ей в глаза, лицо у него засветилось радостью.

— А заметила ли ты, Лиза, что по вечерам вспоминается давно-давно прошедшее, причем какие-то мелочи? Однажды — я был тогда мальцом — я смотрел, как заходит солнце. Смотрю, забралась на дощатый забор серая кошка, пушистая такая. И вдруг солнце будто поз олотило ее. На какое-то мгновение она сделалась золотой.

— Я люблю кошек, — тихонько поддакнула Лиза. У меня как-то целых две кошки было.

— Смотри. Солнце почти зашло.