Почему бы меня не наказать? Билли Рэнсом ничего не сделал, только принес охапку веток. Я посмотрел, как из него вылетели мозги, и отвернулся. Потом дотронулся до своей головы. Его огонь еще горел, и я выпил чаю. Если я все расскажу доктору, меня накажут. Заберут в Бодминскую тюрьму. Может быть, повесят.

— Ты хорошо спишь, Дэнни? — тихо спрашивает он.

Я растроган этим вопросом, но виду не подаю.

— Хорошо, — говорю я. — А теперь, доктор, если позволите, мне надо поработать.

Я смотрю, как он уходит по тропинке, исчезает среди дрока, и только шляпа сверху колышется. Как только я собираюсь отвернуться от него, шляпа останавливается. Меня снова окликает его голос:

— Дэниел!

Я не отвечаю. Даже когда он стоит не шелохнувшись, его шляпа выступает вверх. Отличная мишень.

16

Для получения сведений о противнике следует задерживать крестьян, работающих на полях между расположениями войск.

Не успел я в очередной раз поднять лопату, как увидел, что приближается Фелиция с Джинни на руках. Я подхожу, чтобы взять у нее ребенка, но Фелиция не отдает. Она избегает моего взгляда, и я сразу понимаю, что она встретила по пути доктора, и он пересказал ей мою ложь про Мэри Паско.

— Незачем тебе было всю дорогу тащить Джинни на себе.

— Она не тяжелая. Дэниел…

— Нет, Фелиция.

— Что значит «нет»? Как я могу не беспокоиться? Доктор Сандерс говорит, что Мэри Паско уехала в Морвен, к сестре, а ты сказал мне, что она прикована к постели, слишком больная, чтобы передвигаться или видеть меня. Что ты говоришь, Дэниел? Что ты делаешь?

Джинни визжит и виснет у матери на шее, словно мартышка.

— Ты ее пугаешь, — говорю я. — Войдем внутрь, я дам ей попить.

— Значит, теперь я могу войти внутрь, да? Она не слишком больна, чтобы меня видеть?

— Ее здесь нет.

— Я знаю, что ее здесь нет. Доктор Сандерс сказал. Мне просто любопытно, в чем еще ты мне солгал?

— Я тебе не лгал. Не собирался лгать, Фелиция. — Я подхожу к ней слишком близко, и в глазах у нее вспыхивает огонек страха.

Она пятится назад, стискивая Джинни. Я опускаю руки и тоже отступаю назад, подальше от нее.

— Я тебе покажу.

Мы направляемся к краю участка. Сначала ничего не видно, видно становится потом. Ярко-зеленый прямоугольник среди пожухлой прошлогодней травы, оставшейся после зимы. Я иду первый, они следом. Мои ботинки намокают от ночной росы. Я думаю, Фелиция сразу поймет, но она не понимает.

— Вот, — говорю я, указывая вниз. — Вот она.

Весь румянец слетает с ее лица. Она такая бледная, что я боюсь, как бы она не упала или не уронила ребенка. Она отшатывается, но быстро овладевает собой. Я не смею к ней прикоснуться.

— Кто ее здесь похоронил? — спрашивает она наконец.

— Я. Она попросила меня об этом, когда умирала. Сказала, что не хочет лежать на кладбище, под могильным камнем. Хотела остаться здесь.

Наступает долгая тишина, если можно так выразиться, — ведь эта тишина полна звуков. Я слышу чаек, кружащих над морем. Поблизости — жужжание пчелы, нагоняющее сон. Вдалеке — крик сарыча, похожий на кошачий. И постоянный шум ветра и воды.

— Она так сказала?

— Да.

Не знаю, поверит ли она мне. Думаю, что нет.

— Она слабела. Из-за груди, как я и говорил.