— А потом умерла?

— Не сразу.

— Ты остался с ней?

— Да.

Я вспоминаю череп Мэри Паско, так резко очерченный, и налипшие на него тонкие пряди волос, мокрые от предсмертного пота. Нос у нее заострился, точно птичий клюв. Язык распух у нее во рту, я смачиваю тряпку и прикладываю к ее губам. Я насмотрелся на умирающих мужчин, но никогда не видел, как старуха умирает в своей постели, день за днем. Это было совсем по-другому. Как будто она выполняла тяжелую работу, которая подошла к концу.

— Думаю, у нее было воспаление легких, — говорю я. — Тут у нее все потемнело. — И я прикасаюсь к своим губам.

— И ты ее похоронил. — Фелиция не может сдержаться: при мысли об этом погребении ее передергивает, и дрожь пробегает по всему ее телу от головы до пят. Она представляет, как я поднимаю Мэри Паско, тащу ее на себе, рою могилу, достаточно глубокую для нее, и кладу ее туда. Понимаю, как ужасно все это выглядит для девушки вроде Фелиции.

— Я ее завернул, — говорю я. — Завернул в холстину, так чтобы она не соприкасалась с землей.

Фелиция молча смотрит на вмятину в земле, поросшую зеленью. Джинни тоже смотрит вниз, как будто понимает, о чем идет речь. Вытягивает руку и показывает пальцем, потом запрокидывает голову и разражается смехом.

— Ты прочитал над ней молитву?

— Нет. Попрощался с ней и закрыл ей лицо.

— Как же ты смог? — сердито спрашивает Фелиция.

— Я сделал как она просила.

Джинни ерзает на руках у матери. Ей надоели наши разговоры.

— Отпусти ее, — говорю я Фелиции. — Пусть малость побегает.

Фелиция ставит Джинни на землю, но та не бегает, а стоит, вцепившись в материн подол, и опасливо смотрит на меня. Разрез глаз у нее совсем как у Фредерика, хотя цвет другой.

— Доктор Сандерс тебе не поверил, — говорит Фелиция.

— Я не рассказывал ему, что произошло.

— Я имею в виду, он не поверил, что она уехала в Морвен.

— Он так сказал?

— Нет, но догадаться было не сложно. Дэниел, это преступление?

— Ты о чем?

— Не похоронить ее на кладбище.

Я едва сдерживаю улыбку. Моя благословенная Фелиция… Ей и в голову не приходит заподозрить меня в худшем преступлении.

— Ее надо было показать доктору, — говорю я. — Освидетельствовать. Зарегистрировать ее смерть. Ты сама все это знаешь.

Фелиция кивает, а потом смотрит на Джинни, которая начинает похныкивать и тянет мать за руку.

— Стой спокойно, Джинни, — строго говорит она, а потом обращается ко мне. — Не надо было мне ее брать.

— Я принесу ей чашку молока. Она любит козье молоко?

Похоже, что нет. Отведав молока, Джинни кривит лицо и хочет бросить чашку наземь.

— Так не годится, — говорю я ей. — Молоко хорошее. Посмотри на козочку, которая дала его для тебя. Она хочет, чтобы ты его выпила, а не проливала почем зря.

Джинни смотрит. Для своих лет она очень сообразительная. Она видит блуждающие желтые козьи глаза и, наверное, думает, что коза разозлится и покусает ее. Джинни с шумом пьет молоко, пока не выпивает все до капли, и от молока у нее остаются усы, Фелиция их вытирает.

— Не понимаю, как ты мог такое сделать, Дэниел… — говорит она мне, глядя поверх дочкиной головы.

— Похоронить ее? Это было нетрудно.