— Извините, что зря пришлось ходить, — говорю я без всякой задней мысли. Доктор Сандерс забрал меня из школы на год раньше и отдал в помощники к садовнику. Мне было за что его благодарить, как часто говаривала мать. Но в голове у меня звучат смех и голос Фредерика: «Этому старому моржу не повредит хорошая прогулочка. Пусть растрясет свой жир».

— Надо тебе почаще бывать в городе, — говорит доктор. — Нехорошо сидеть тут одному.

— Хватит с меня всего этого. Мне лучше здесь.

Утреннее солнце выставляет напоказ все морщины и борозды у него на лице. Он стареет на глазах. И размягчается. Он охотно мне поверит, потому что так проще.

— Тебе будет нужна работа, — добавляет он. — Могу замолвить за тебя словечко.

Во мне вскипает ненависть. «Утренняя ненависть» и «вечерняя ненависть».

— У меня есть работа, другой не нужно.

Он медленно кивает.

— Знаешь, Джордж Сеннен потерял правую ногу.

— Слыхал, — говорю я, хотя это не так.

— У него удивительная сила духа.

— Да.

Вот оно что: удивительная сила духа. У безногих, что продают спички возле театров… У людей, чьи головы так трясутся, что чайные полотенца, которыми они торгуют вразнос, пляшут у них в руках… И они за все благодарны. Мне надо было сказать, что я не знаю, где живет сестра. Морвен слишком маленький. Довольно просто выяснить, кто там живет, кто не живет. Но я всегда могу сказать, что ошибся.

Она говорила мне, что хочет упокоиться здесь, а не на кладбище под могильным камнем. Я сделал, как она просила. Перенести ее было легко, но мне с той поры стало тяжелее. Внутри меня как будто камень, который должен был лежать над Мэри Паско. Я смотрю на доктора и думаю то же самое, что думал, когда сюда пришла Фелиция: «Что, если сказать ему?» Что, если я отведу его туда, где лежит Мэри Паско, и расскажу, как это все случилось? Но я знаю, что не сделаю этого. Я могу рассказать ему, что между жизнью и смертью нет ничего, даже когда приближаешься вплотную. Просыпаешься смертельно разбитый, кое-как умываешься водой из кружки. Билли Рэнсом, скрючившись в глубине землянки, терпеливо разводит огонь из щепок, чтобы вскипятить котелок. Все вы хотите чаю. Прошел дождь, и кажется, что скоро пойдет опять, но покамест небо чистое. Хочется сахару и сигарету. Ночь была спокойная. «Черт побери, надо еще щепок», — говорит Билли и вылезает из землянки. Каски не надевает. Вылезает сгорбившись, потому что окоп неглубокий. Голова опущена, как полагается. Он скрывается за поворотом окопа. Ты чешешь у себя под мышкой, а раз начав, закончить уже не можешь, потому что свербит страшно, как будто огнем жжет. Хочется содрать с себя кожу. Спустя несколько минут Билли возвращается, ухмыляясь, и несет с собой охапку веток, которые неизвестно где раздобыл. Неведомо, по какой причине, в паре ярдов от землянки он поднимает голову. Может быть, дождем запахло. В это самое мгновение то место, где над краем земли поднимается макушка Билли Рэнсома, пересекает пулеметная очередь. Земля вперемешку с мозгами Билли взвихряется, будто метель. Он беззвучно валится назад. И вот он мертв, а его лицо, слава богу, повернуто в другую сторону. Внезапно, в мгновение ока, он больше не Билли Рэнсом. Огонь, который он развел, еще горит. А я чувствую не потрясение, не гнев, даже не жалость, а раздражение. Казалось бы, все довольно просто: сырое серое утро, вот тут Билли Рэнсом, а через минуту его нет, но я не могу этого постичь, и никто из находящихся рядом не может, даже приблизительно. Какова была вероятность? Десять к одному, сто к одному, тысяча к одному? Без разницы.

Вот он я, встаю во весь рост в солнечном свете, и они уходят. Я иду следом за ними. Смотрю, как дождь капает им на лица, будто на распотрошенных свиней, висящих у лавки мясника.