Поэтому я не особенно удивилась тому, что восемь лет спустя в баре на одной из бостонских улочек вновь встретила Эмми, — встретила именно тогда, когда моя жизнь круто свернула с проторенного пути, как уже случалось однажды.

Теперь Эмми выглядела по-другому: окрашенные волосы стали темнее, тело усохло, да и плечи ссутулились — может, от ночного холода, а может, и нет. Однако ее внутренняя суть осталась прежней, она-то и манила меня, совершенно точно. Я бы объяснила это так: во-первых, я знала Эмми чуть ли не до мозга костей; во-вторых, четырехмесячные отношения способны затмить всех ухажеров и друзей, которые были позже и длились дольше; в-третьих, наша дружба родилась в тот самый миг, когда я свернула с проторенного пути и поступила неожиданно, вопреки составленным для меня жизненным планам. Поэтому дружба эта сияла ярче, а вместе с ней сияла и Эмми…

Она налетела на меня в баре, но не обратила внимания, пошла дальше. Я окликнула: «Эмми!» — и сообразила, что не помню фамилии — да и знала ли я ее вообще?

Эмми обернулась, и в ярком свете потолочных ламп я увидела бесцветные мешки у нее под глазами. В самих же глазах застыло выражение, которое я очень хорошо знала, — жажда бегства.

— Лия? — удивленно произнесла Эмми и покосилась назад.

Я шагнула к ней, она рассмеялась. Обвила руками мою шею; я сомкнула ладони у нее за спиной и ощутила разницу между тогдашней Эмми и нынешней.

Вокруг толпились люди, она со смехом выдохнула мне в ухо:

— Боже мой, это ты!

Отстранилась, вновь глянула назад. Я спросила:

— У тебя все в порядке?

Эмми кивнула, так знакомо, так беспечно — конечно, у меня всегда все в порядке! — однако с натянутой улыбкой проговорила:

— Мне нужно идти.

Я подхватила свою сумочку:

— Куда?

— Куда угодно, лишь бы отсюда, — ответила Эмми, и было естественно привести ее в свою квартиру (на этот раз видовую, в хорошем районе), устроиться вместе на полу и выпить водки.

— Давно вернулась? — спросила я.

— Несколько лет назад. После первого срока завербовалась еще на один. Потом осела в Вашингтоне, уехала оттуда пару месяцев назад. — Эмми жевала найденный у меня хлеб, откусывая прямо от булки. — Я постоянно голодная. Но чувствую вкус всего, с чем еда соприкасалась. Каждой посудины, в которой побывал этот батон, каждой руки, которая его трогала, каждого механизма и химпродукта.

Я нахмурилась, попробовала представить, что чувствуешь в городе после долгой жизни под открытым небом, на просторе.

— Хочешь назад?

— Нет, не хочу. Я пропустила мамины похороны, и ради чего? До сих пор пытаюсь понять.

Я считала Эмми идеалисткой. Мы обе были идеалистками, каждая по-своему. Я гонялась за правдой и наивно верила, будто репортаж о ней способен что-то изменить. Идеализм Эмми лежал гораздо глубже, и это вызывало у меня уважение. Если остальные шли на практику исключительно ради хорошего резюме — Пейдж выбирала турпоходы за родительские деньги, Аарон летом строил жилье для бедных и бездомных, — то Эмми отдавалась любому занятию целиком. Всегда.

— Я только что бросила жениха… — услышала я.

Вновь увидела ее глаза. Вспомнила, как она брела сквозь толпу в баре, оглядывалась. Я подлила Эмми водки и стала слушать дальше.

— Мы переехали сюда несколько месяцев назад. Несколько месяцев на новом месте, и ты вдруг понимаешь, что ничего не выйдет. — Она чуть поморщилась. Если бы я не знала Эмми так хорошо, то ничего не заметила бы. — Два года вместе, а я только теперь поняла, какой он.

— Да? И какой же?

— Такой… который думал, что рано или поздно я стану похожа на него.