А я смотрел в пол.

    Пол как пол, ничего особенного.)

    Когда от славы-почестей становилось уж совсем невмоготу, когда, вспоминая деяния, хотелось блевать - Вишну сбегал в Гималаи. Прятался в глухой пещере, выл втихомолку, горечь из себя гноем выхлестывал. Чтоб обратно вернуться прежним: утонченным, остроумным, изящным красавцем, у которого все в полном порядке, чего и вам желаю.

    Пробовал аскезе предаться.

    Без толку.

    Душа не лежала.

    Это Шиве-Горцу хорошо промеж пяти костров, да на одной ноге, да на голом столбе, да чтоб дым в глаза и кобра на талии клыками по лингаму… короче, Шиве хорошо.

    А иному плохо.

    Ой, мамочка, как плохо-то…

    Там, в Гималаях, и проклюнулся у Вишну дар аватарности, частичных воплощений. Увидел он как-то: парень-удалец из племени киратов девицу выкрасть пытается. Родители у девицы упертые, таких горцы «куркхулями» кличут, без знатной парибархи [3] дочку не отдают, а у жениха имущества - тряпка на чреслах и голова на плечах. Парень крадет, девица торопит, а Вишну смотрит и по привычке мечтает: что бы я сделал, окажись на месте вора?! Я бы… ан тут сура и прихватило. Чудится ему: не бог он, а кират молодой, вот и веревка за скалу крюком цепляется, вот и невеста через плечо… вот и стрела вдогон.

    Добрый стрелок - девкин отец. Быть парню с гостинцем между лопаток. Аккурат у невестиной ляжки и воткнулась бы, сизоперая. Да только парень себя в тот момент богом чувствовал (или бог - парнем, кто там разберет!). Потянулся рукой невидимой, велел ветру плеснуть подолом, а солнцу сверкнуть лучнику в глаза…

    Мимо стрела прошла.

    На три жезла левее.

    Очнулся Вишну - сидит он у пещеры, выжат досуха, как спелый гранат в чашу выжимают, одно сердце поет.

    Будто и впрямь от смерти ушел.

    Прислушался: в парне малая частица сура осталась. Захочешь дотянуться - дотянешься. И девичью честь вроде как сам нарушишь, и дом поставишь, и детей нарожаешь… и жизнь проживешь.

    Настоящую.

    Без обмана.

    …с тех пор часто терся младший из братьев-Адитьев во Втором мире.

    Возле людей.

    Думал: а что бы сам сделал, будь он… Думал - и делал.

    Жил.

    (Я машинально представил себя на месте малыша. Да, я понимал его. Теперь - понимал. Еще вчера, в Вайкунтхе, я сам стоял, глядя на безобразную драку ракшасов с Проглотом, и мысли складывались в слова:

    «…мы, боги-суры, Локапалы-Миродержцы, со всеми нашими громами и Преисподней - как же мы мелки на подмостках Трехмирья в сравнении с тем же Гангеей Грозным! Мы притворяемся, когда он колеблется, мы лицемерим, когда он страдает, мы паясничаем, когда он рвет судьбу в клочья, мы задергиваем занавес и уходим пить сому, а он остается лежать на пустой сцене.

    Навзничь.

    Мы смотрим - они живут.

    Божественные бирюльки - и смертная правда.

    Молния из земли в небо».)

    Звездный час Упендры, «малого Индры», как все чаще называли последыша любвеобильной Адити, пришел одновременно со страшным явлением Раваны- Десятиглавца. От Свастики Локапал полетели пух и перья, никто из богов не мог чувствовать себя в безопасности (разве что Шива, но это разговор особый), и у князей демонов тряслись поджилки при одном упоминании грозного имени Ревуна.

    Неуязвимость надежно прикрывала царя ракшасов.