Вот Душица в багряную Ямуну влилась, разбавила кровь слезами.

    Плывет корзина.

    Не тонет.

    Солнце сверху смотрит, золотые руки тянет. Много их у солнца, есть чем потянуться. И мнится: сам Лучистый Сурья охраняет ладью из ивы с бамбуком. Придержал колесницу в зените, ждет, чем дело закончится.

    А лик у солнца тоскливый, каленой медью отливает… Грустит Сурья. Плохо ему. Жарко. Когда ж это было, чтоб светилу жарко становилось? - никогда не было, а сейчас случилось.

    Встретилась Ямуна с Гангой, матерью рек, закружились воды в пляске, вынесло корзину на самый стрежень. Вон и остров в лозняке прячется. Стоит на островном берегу урод-мужчина: ликом черен, бородой рыж, шевелюрой - и того рыжее. Глазищами янтарными моргает. Нет чтоб за багром сбегать, выволочь корзину! - стоит, страхолюдина, из-под мозолистой ладони на реку смотрит.

    Проплыла корзина мимо.

    Нет ей дела до уродов.

    Вон уже и земли ангов-слоноводов начались.

    Вон и город Чампа.

    Тронул Лучистый Сурья своего возницу за плечо, велел дальше ехать, а сам все назад оборачивается, через пламенное оплечье.

    Туда глядит, где мать-Ганга с Ямуной схлестываются, Ямуна - с Душицей, Душица - с Конским Ключом…

    Где исток.

    2

    ПОСЛАНЕЦ

    -  Устал, милый?

    Мужчина не ответил. Он лежал лицом вниз, до половины зарывшись в солому, и вполуха слушал блеянье ягнят. Безгрешные агнцы плакали малыми детьми, сбивались на миг и вновь заводили бесконечные рулады. Предчувствовали, горемыки: всю жизнь доведется прожить баранами, всю бессмысленную жизнь, от плача во тьме до кривого ножа-овцереза…

    Одна радость, что Всенародный Агни испокон веку ездит на круторогом агнце

    -  глядишь, после ласки огня, превращающего тебя в жаркое, доведется попасть в овечий рай. Где тебя пасут пастыри, кормят кормильцы, но не режут резники.

    Счастье.

    Скажете, нет?

    -  Устал, вижу…

    Ничего она не видела, счастливая женщина. Только говорила, что видит. Если бы кто-нибудь действительно видел сейчас лицо мужчины, то поразился бы хищной улыбке от уха до уха. После женских ласк улыбаются иначе. Расслабленно улыбаются, блаженно, иногда устало - а здесь… Похожий оскал подобает скорей волку в глубине логова, когда чужой запах струей вплетается в порыв ветра. И зубы крупные, белые - хорошие зубы, всем бы такие.

    Плачьте, ягнята…

    Женщина потянулась, звеня колокольцами браслетов, и мягко провела ладонью по спине мужчины. Поднесла ладонь к лицу, лизнула, коснулась тонким язычком, жадно ощущая вкус чужого пота. Снова вытянула руку и прошлась по спине ухоженными ноготками, оставляя красные полосы. Женщине было хорошо. С законным муженьком-тюфяком ей никогда не было так хорошо. И с многочисленными пастухами- бходжами, падкими на щедрую плоть, не было. И с умельцами-скопцами, плешивыми толстячками, специально обученными смирять томление бабьего тела многочисленными уловками, - с ними тоже.

    А с этим молчуном - хорошо.

    Ах, до чего же хорошо…

    -  Где ты был раньше, милый? - сама себя спросила женщина, прогибаясь гулящей кошкой.