Король величественным жестом остановил его. Он благосклонно улыбнулся, и Бертран понял, что обращение его королю если и не понравилось, то ничем не восстановило высокого родственника.

Отпив из высокого золотого кубка, король начал свои речи.

Бертран, находясь на положении облагодетельствованного родственника, внимательно слушал дядю, пытаясь найти в его словах тайный смысл, помогающий понять происходящее вокруг. Но чем больше он слушал речи короля, тем загадочней становился окружающий его мир. Теперь уже Бертрану казалось, что он сам сошел с ума, а если и не сошел, то медленно и неотвратимо погружается в болото безумия, сокрытое ковром затейливых слов, искажающих смысл бытия и делающий тайную ловушку смертельно и неотвратимо опасной.

КОРОЛЬ И ИНФАНТ,

19 июня 1953 года

Король был высок, плечист и широк в костях.

Грубые черты лица удачно дополнялись длинным бугристым шрамом на правой щеке — они придавали королю особую мужественность, которая всегда выделяет настоящего мужчину из толпы рафинированных и ни на что не годных интеллигентов. Глубокие морщины, разрезающие лицо, говорили о возрасте и мудрости. Теперь, когда король освободился от короны и роскошного белокурого парика, стало видно, что он начал лысеть. Волосы, завитые умелым куафером, затейливо прикрывали лысину на затылке, однако мощные залысины по краям могучего королевского лба говорили о том, что вся эта маскировка довольно кратковременна, а седина на редких коротких волосах была похожа на белый флаг, который капитулирующая сторона выбрасывает в преддверии своего неизбежного поражения.

Глаза короля были внимательными и прощупывающими, на могучем лбу иногда появлялись изогнутые морщины, которым вторила правая бровь. Король словно бы недоумевал, что в его семье может родиться такое существо, как Бертран Гюльзенхирн.

И в самом деле, в сравнении с королем Бертран проигрывал. Не возрастом, даже в желторотом цыпленке всегда можно увидеть орлиную породу, которая с годами неизбежно возьмет свое. Бертран был невысок, у него было вытянутое лицо, в котором природа сбалансировала все основные черты тщательным образом. Грустные серые глаза придавали молодому Гюльзенхирну немного меланхоличный вид, который не шел ни в какое сравнение с пожилой мужественностью сухопарого Зигфрида Таудлица, ставшего королем.

Если Таудлица можно было сравнить со старым тигром, в котором, несмотря на возраст, продолжает жить тайная пружина, делающая его смертельно опасным, то Бертран Гюльзенхирн более чем на молодого ягненка, предназначенного к закланию, не тянул. С первого взгляда король понял, что в тигра это робкое существо, которое смотрело на него сейчас внимательно и смиренно, не вырастет никогда. Но может быть, это было к лучшему, по крайней мере, инфант до определенного возраста не превратится в опасного соперника, а там наступит срок, когда дядя и сам решится передать ему власть, определив наставников, которым можно доверить будущее государства.

— Имя останется прежним, — сказал король. — Бертран… Пожалуй, в имени этом есть что-то царственное. О фамилии своей забудь и не вспоминай о ней никогда. Отныне ты должен помнить, что ты потомок благородного рода, правящего Паризией несколько тысячелетий…

Бертран ошеломленно смотрел на дядю. Майн готт! Дядя Зигфрид оказался еще более безумным, чем оказавшийся герцогом Ганс Карл Мюллер. Буйный убийца, сопровождавший его в пути! Тем не менее говорить об этом вслух Бертран не решался. Церемония его встречи произвела на Бертрана двоякое впечатление — с одной стороны, его поразили великолепие и роскошь, столь неожиданно окружившие его, церемониальный и тщательно продуманный выход дяди, сопровождающийся пением фанфар и истошным криком глашатая, но с другой стороны, все это походило на поведение буйнопомешанных в психиатрической клинике, Бертран засмеялся бы, не будь ему так страшно и неуютно.