— Богатый червяк! — пожимали плечами советники. — Как всякий богатый человек, наш король имеет право на свои причуды!

— Король, быть может, имеет, — соглашался старик. — Но не группенфюрер фон Таудлиц! Я помню его по службе, он всегда казался мне недалеким человеком! Зачем кривить душой, дурак никогда не станет умным, хоть золотом его осыпь! Сопляк играет в королей, а надо поднимать рейх! Из руин!

Казалось бы, такие речи не могут не дойти до ушей доносчиков, близко знавшие Кавиньяка смотрели на него как на обреченного человека. Но шло время, а старого графа никто не трогал. Никто и не подозревал, что всему причиной начальник тайной полиции Видок, которому надоело пребывание в сельве. Он очень скучал по баварскому пиву и мюнхенским свиным сосискам, поэтому с некоторой осторожностью, которая, впрочем, говорила о здравом уме сыскаря, принял участие в заговоре, полагая, что шансы на успех заговора от его личного участия только повысятся. План был незатейлив и прост — удавить короля в его покоях, воспользовавшись свободным доступом начальника тайной полиции в королевские покои. Ганс Гутман трезво относился к своим физическим данным и возможностям, поэтому понимал, что в одиночку ему с королем не совладать. Граф Кавиньяк в исполнители не годился по причине своей старческой немощности. Наконец тайными посулами склонили к участию в заговоре барона Портоса Ле-Вуазье. Тот был из пришлых и не являлся коренным паризийцем, его и французом-то можно было назвать с большой натяжкой, потому что происхождением барон был из Курляндии, и в жилах его, несомненно, текла славянская кровь. Барону к тому времени тоже ужасно надоело сидеть на одном месте, обжираясь паштетами и опиваясь кислыми винами, он тосковал по сливовым наливкам и жареной кабанятине, а еще больше — по утраченной вследствие личной глупости свободе. Посулы были щедрыми, слухи о казне короля ходили самые фантастические, и потому барон решил рискнуть, рассчитывая стать богатым и свободным и полагая, что пырнуть ножом в бок короля Луи будет несложно, нечто подобное с завидной легкостью когда-то проделала Шарлотта Кордэ, и барон, поднаторевший в ножевых схватках с аргентинскими пастухами, не без оснований считал, что справится с поставленной задачей не хуже неумелой женщины.

Возможно, так бы оно все и произошло, но в дело вмешался случай, причем весьма банальный — предательство. Бдительный слуга при уборке кабинета графа Кавиньяка нашел нарисованный его рукой план внутренних покоев короля с некоторыми весьма красноречивыми пометками, не оставляющими сомнения, для каких коварных целей этот план составлен. Испуганный, он отчего-то не стал передавать найденные бумаги Видоку, на службе у которого состоял, а добился встречи с кардиналом Ришелье.

На следующее утро бумаги лежали перед королем. Ознакомившись с ними, Луи XVI покачал головой и сделал красноречивый жест.

Участь графа Кавиньяка и его соучастников была решена. Разумеется, подлинные планы заговорщиков решили не обнародовать, чтобы не подталкивать к тому же иных недовольных. Официально заговорщики были обвинены в государственной измене и в попытке войти в сношения с представителями Испании, связях с нечистой силой, идолопоклонничестве (на том основании, что в кабинете Кавиньяка был обнаружен небольшой бронзовый бюст Гитлера и фотография, на которой фюрер был в окружении Гесса, Гиммлера и Геринга).

Король лично пытал престарелого графа, дабы выведать у него имена всех участников заговора и вырвать с корнями сорную траву, выросшую в замках.

— Да какой вы к черту король? — прошепелявил разбитыми губами старый граф. — Вы мясник, Таудлиц! Так и в гестапо никогда не били! Вы отбили мне все внутренности!

— Покойнику они ни к чему, — сказал король, смывая кровь с мосластых кулаков.