|
Вот еще беда: не умею давать интервью. Не умею однозначно отвечать на вопросы, самые, казалось бы, ясные, простые и определенные. Торопею и всерьез задумываюсь, пы-таясь вот в эту минуту проникнуть в суть предмета. Очень тяжело и мучительно взвешиваю слова. Может быть потому, что ни в чем относительно себя не уверена. Постоянно, ежесе-кундно меняюсь на каком-то глубинном, клеточном уровне. Нет твердого мнения по многим вопросам, вернее, оно просто не успевает затвердевать. Поэтому, когда читаю собственные излияния, неделю назад записанные корреспондентом на пленку и пунктуально (я ставлю обычно такое условие), воспроизведенные на бумаге, я прихожу в отчаяние. Хоть в суд на саму себя подавай за клевету и искажение мыслей. В связи с вышесказанным к жизни меня привязывают не фундаментальные мировоз-зренческие канаты, не крепко сплетенная многолетняя сеть человеческих отношений (родственных, дружеских), а такие пустяки, такая шелуха картофельная, такие фантики разноцветные, что и признаваться стыдно. И все-таки бывают в жизни потрепанного дорожными передрягами офени свои звезд-ные часы – полные залы, ломящиеся за книгами читатели. Бывают и «свои» неформальные, странные отношения с поклонниками творчества. Иногда от переизбытка чувств мои чита-тели дарят мне на выступлениях подарки: вязаные носки, керамические фигурки, маски, сумочки… Это всегда трогает меня чуть не до слез, и я стараюсь «в обмен» всучить свою книжку. «Ну что ж, – заметил на это один мой приятель-экономист, – ты делаешь успехи. Ухо-дишь в глубь веков. Вступаешь уже не в товарно-денежные, а в доденежные отношения». И вот я думаю: может, недаром я – офеня? Может, это такая форма бродяжничества – там словечко подберешь, тут картинку ухватишь, здесь типаж приметишь. А заодно и книж-ку свою продашь, глядишь, и прокормимся. Я и эту страну вдоль и поперек изъездила, что нетрудно. Запасешься бутербродами, сумки в руки, и – на автобус: ходебщик, контюжник, торгаш в разноску и развозку, щепе-тильник и мелочник, одним словом – офеня. А когда на спинке израильского автобуса написано фломастером по-русски: «Ася – су-ка», как-то уютнее чувствуешь себя на этой земле… 1997 г. Под знаком карнавала Разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной. В.В. Набоков Который год пытаюсь понять – что держит меня на плаву в моем небезупречном, не-безболезненном и небезоблачном здешнем существовании. И думаю – его откровенная, бру-тальная, убийственная карнавальность. Перемена лиц, образов и масок; вывернутый наиз-нанку смысл существования; ситуации-перевертыши, их откровенная театральность и откровенный фарсовый идиотизм. Маски грубо размалеваны, служанка переодета госпожой, госпожа – куртизанкой и все играют чьи-то роли. Играют грубо, упрощенно, условно, ибо ничего не поделаешь – площадной театр. И только иногда блеснет в прорези глаз идиотской маски внимательный и насмешли-вый взгляд, каким смотрят на нас с портретов шуты Веласкеса. Вот такая история. Живет в Израиле человек по фамилии Ленский. Это еще не начало карнавала, еще не смешно. Обычная еврейская фамилия, у нас и Пушкины попадаются. Когда-то в Советском Союзе этот Ленский в знак протеста против ввода советских танков в Прагу сжег красный флаг на площади Свободы в Риге. Разумеется, его схватили, судили, дали срок, который он отсидел тютелька в тютельку. После чего репатриировался в Израиль, на историческую Родину, в демократическое государство, где, как он полагал, забудется страшный коммунистический сон. Но в Израиле в то время у руля стояла Рабочая Партия, у которой, как известно, на трибуне с одной стороны был национальный бело-голубой флаг, а с другой – красный. Что там говорить. |
