Некоторые выделялись своей наивностью. «Это пират?» – спросил один из имбиторов. «Раб», – ответил другой, и сразу же огромный зал наполнился каким‑то странным поющим звуком. Имбиторы «заговорили» все разом, и это напоминало то шум прибоя, то пение птиц. Что же касается тех немногих людей, которые входили в группу, то их лица выразили сосредоточенность, а в глазах можно было уловить глубокую работу мысли. И тут я понял «кто есть кто» в этой группе. Только один из людей, темно‑русый и еще молодой человек со странным выпуклым шрамом на лбу, стоял както по‑иному, выделяясь непринужденной позой и полной безмятежностью. «Неужели Нептун?» «Да, это он! Он!» – воскликнул я про себя и сделал первый снимок, осветивший всю группу сильной вспышкой света.

Вскоре мы очутились перед статуей Венеры Милосской, и,тогда я увидел настоящее волнение среди наших гостей. Имбиторы заливались на разные голоса, и даже несколько слов, сказанных Нептуном явно недовольным голосом, не смогли прервать их восторгов.

Тот, кого я мысленно назвал Нептуном, спросил у гида, можно ли пригласить в зал директора музея или хотя бы хранителя этого отдела, а на испуганный вопрос гида:

– В чем дело, мосье чем‑то недоволен?

Последовал торжественный ответ:

– Мы решили сделать дар Лувру. Вы только скажите, что в этом зале их ожидает человек, приславший в Лувр кольцо герцога Альбы.

– Кольцо герцога Альбы? Я иду, мосье, я также кое‑что слышал, но сделать дар Лувру не так просто, мосье это понимает? Иду, иду…

Через несколько минут в зале появился директор Лувра, окруженный целой свитой маститых академиков. Он остановился перед Нептуном и протянул к нему руку, в которой держал какую‑то коробочку.

– Что у меня в руке, мосье? – спросил он строго.

– Кровь на сверкающем льду, – быстро ответил Нептун.

– Это вы, это вы, мосье! – воскликнул директор. – Кровь на сверкающем льду – знаменитый гранат тамилов в Окружении пенджабских бриллиантов. Мы слушаем вас, мосье.

– Я хотел бы внести кое‑что в зал, – сказал Нептун.

– В этот зал?! Вы делаете подарок для этого зала?!

– Да, для этого, – утвердительно кивнул головой Нептун.

– Но, мосье, увы, здесь все занято… И, прошу прощения, что можно поставить рядом с этим, – директор взглядом указал на статую Венеры Милосской.

– Рядом ничего и не будет стоять, – загадочно улыбаясь, сказал Нептун.

Я вгляделся в его лицо. Что за парень, да это же отличный парень!

Простота, сила, явная демократичность – я влюбился в него с первого взгляда и только сейчас до конца ощутил это.

А тем временем два имбитора в сопровождении бдительных служителей и четырех полицейских внесли в зал два продолговатых ящика и поставили их рядом со статуей Венеры. Буквально несколько движений ловких рук, и, когда рослые фигуры имбиторов раздвинулись, все, кто был в зале, издали крик восторга: Венера Милосская обрела руки! В одной она держала какой‑то цветок, другой поддерживала спадающее покрывало.

– Цветок, какой цветок! – воскликнул директор музея, бросаясь вперед.А я что говорил, это не роза, это анемон!

Критически всматриваясь в бесконечно прекрасную линию рук, академики, словно удивленные чем‑то грифы, медленно наклоняли головы то вправо, то влево, обходя статую вокруг, снова и снова приближаясь и отдаляясь; они были словно во сне, и их сильнейшее впечатление было легко понять.

Я воспользовался удобным моментом, когда один из них приблизился ко мне, не отрывая глаз от статуи, и спросил:

– Почему анемон? Почему в руке у Венеры анемон?

– Существовало мнение, – едва слышно ответил он мне, – что руки Венеры МиЛосской были отбиты и брошены в море, чтобы статую не похитили… Считали, что в одной из рук роза… Конечно же, анемон – это ближе к истине, если это не сама истина.