Аннабель «оживает», только когда внедорожник решительно пересекает последнюю черту, минуя табличку, обозначающую начало частных владений Бенсонов. Она не просит остановить машину, не ударяется в панику, а обреченным взглядом всматривается в горизонт, где за побелевшими полями темнеют редкие перелески. До самой фермы еще миль пять, а пока нас окружают брошенные земли с погребенными под тонким слоем снега высохшими цветами вайды. Летом они все так же полыхают дымчато-желтым пламенем – никому не нужные с тех самых пор, как закрылись цеха по производству красителей.

– Ты не знаешь, старая часовня все еще стоит? – внезапно спрашивает Аннабель.

– А что ей сделается? – напряженно отзываюсь я, взглянув на ее четкий профиль. – Обветшала, покосилась, но до полного разрушения еще далеко. Может быть, новые хозяева приведут часовню в надлежащий вид. Как изнутри, так и снаружи.

– Ты был там? Заходил внутрь? – после непродолжительной паузы интересуется Аннабель. Я сжимаю руль крепче, концентрируясь на дороге.

– Конечно был. – Ответ звучит сухо и, возможно, излишне резко. – В обоих молитвенных залах. В главном и в том, что находится под ним, в подполье. Я убежден, что именно второй был основным ритуальным залом.

Боковым зрением замечаю, как Аннабель опускает голову и обхватывает плечи руками. По ее телу пробегает мелкая нервная дрожь, потом я слышу сдавленный вдох и невнятное бормотание.

– Я не уверена, что видела второй, – разбираю я тихий шепот Анны.

– Ты его видела, Эни, – утверждаю я. – Видела и предпочла забыть по ряду причин. Только не говори, что я не пытался тебе подсказать, помочь, намекнуть, но ты не хотела слышать и понимать.

– Что именно я не хотела понимать? – в голосе Анны проскальзывают страх и настороженность.

Мне удается удержаться от очередного резкого ответа. Пугать ее еще сильнее не в моих интересах, поэтому я просто игнорирую вопрос.

– Это как-то связано с оккультными записями, что я нашла в твоем столе?

– Поговорим обо всем на месте, если, конечно, к этому моменту твоя память самостоятельно не восстановится.

Анна не спорит, приняв мой ответ чуть ли не с облегчением. Фокус ее внимания вновь сосредотачивается на мелькающем пейзаже за окном. А я мысленно возвращаюсь в день, когда моя жена впервые откровенно заговорила о своем прошлом.

В тот день мы с Мириам сильно поссорились, что не было такой уж большой редкостью. Я брился, когда она, взвинченная и растрепанная, ворвалась в ванную, забежала в душевую кабинку и, склонившись над сливным отверстием, начала что-то там усердно искать. Разумеется, я спросил, что именно.

– Крест, – хрипела она, и я сразу понял, о чем речь.

– Посмотри в тумбочке в нашей спальне. Я снял его утром. Он врезался тебе в ключицу. Ты могла пораниться.

Взгляд Мириам резко поменялся, обдав меня чистой, неразбавленной яростью. Зрачки стали неестественно огромными, почти полностью заполнив радужки чернотой.

– Никогда не смей трогать мои вещи! – Подскочив, она отвесила мне звонкую пощечину и выбежала из ванной комнаты.

Я оторопело смотрел ей вслед, щека горела от неслабого удара, а в голове стучал вопрос: «Что это за дьявол мне сейчас явился?»

Мне понадобилось время, чтобы взять себя в руки и не наломать дров. Мы на тот момент только начали посещать семейного психолога, и я еще верил, что у нашего брака есть шанс на спасение. Первые полгода после смерти сына мы оба заживо сгорали от боли. Каждый по отдельности, вместо того чтобы разделить горе на двоих.