|
- Че такое, чувак? У тебя ж все прекрасно получается. - Надо еще прекраснее! Мадж, я пока ни разу не обращался к тебе с такой просьбой, хотя у тебя два музыкально одаренных детеныша. Ты на чем-нибудь играешь? - Е-мое! Я? - Выдр заморгал. По его меху бежала рябь от музыки друга, как от сильного порывистого ветра. - Не, кореш, я предпочел оставить это дело соплякам. - Неужели совсем ни на чем? - едва слышался в космической какофонии голос Джон-Тома. - Ну-у... - Выдр поразмыслил. - Кой-че за душой имеется. Правда, хвастаться этим я не люблю - вдоволь у меня других достоинств. Када подворачивается барабан, я не упускаю случая на нем попрыгать. Джон-Том воодушевился: ударный контрапункт - как раз то, что нужно. К сожалению, он не располагал необходимым инструментом, и недосуг было заказывать его благожелателю из другого измерения. Иными словами, рассчитывать, как обычно, приходилось только на себя. - Простенький, прямолинейный ритм, - сказал он выдру. - Чтобы только подчеркнуть игру дуары, поддержать меня! Он снова запел, на ходу изобретая стихи на мелодию Купер. В сравнении с вещами, которые он раньше пытался переложить на чаропесни, это колдовство выглядело совсем простеньким. Все это время от дуары шел фиолетовый дым с синеватым оттенком. И вдруг облако начало шириться, расти. Джон-Тома это встревожило, он не знал, что теперь делать, - разве только замолчать. Облако расползалось, набухало. Чаропевец уже готов был прекратить игру, но тут дым рассеялся, и выяснилось, что сомнения были напрасны - он добился успеха. Даже, быть может, чрезмерного. Появился всего лишь барабан, голубой, с хромированными боками тимпан, зато по габаритам ему не было равных - он лишь чуть-чуть уступал шлюпке. Мадж поднялся и зашагал, кренясь под громовым музыкальным шквалом, который по-прежнему рвался из колонок. - Вот это да! - сверкая глазами, воскликнул он. - Барабанчик как раз для меня! Выдр с неподражаемой ловкостью вскарабкался по боку инструмента и встал на крепкий, величиной с танцевальную площадку верх. Скинул с себя лук, колчан, куртку, жилетку, штаны, башмаки - остался в одной шерсти. Джон-Том дал отмашку, Мадж набрал полные легкие воздуха и пустился в дикий, маниакальный пляс, со всем темпераментом, которым природа наградила одних лишь выдр. Танец этот дышал ничем не скованным восторгом, страстью, нестареющей и даже невзрослеющей жизнью. А еще в нем был ритм, столь необходимый Джон-Тому. И ритм этот, как пресловутая последняя соломинка, что сломала хребет верблюду, решил исход противостояния. Мадж отбивал сумасшедшую чечетку на бробдиньягском барабане, гигантские динамики исторгали усовершенствованную Джон-Томом куперовскую классику - и вдруг кладбищенская свита Иеронима Хинкеля взорвалась, разлетелась в клочья. Посыпались перья, лохматые клочки кожаных перепонок, кусочки инструментов. Хинкель осыпал опростоволосившихся прихвостней площадной бранью; сам он ухитрился остаться на месте, вонзив пальцы в песок. Сейчас его пение мало чем отличалось от истошного визга. Гитара повисла на вершине дерева бесформенным комом из струн и фанерного крошева. Губную гармонику, расплющенную в листок, вместе с хором унес на юг поднятый колонками ветер. Солдаты и принцессы вцепились кто во что, а над ними ревела музыка, сотрясая остров до самого основания. Нечто подобное Джон-Том уже видел на паре-тройке концертов. |
