— Алик, там в списке — семь домов. Три — на нас, четыре у них. А нас, если помнишь, теперь всего шестеро. Мы не справимся.

— Я ценю твою тактичность, но вас пятеро, — мягко поправил Алик. — Тогда что, получается, надо выбирать, кому мы не будем помогать?

— Получается, что так. Сашка тут идею предложил, я хочу ее обдумать. На основании условной судимости Анны-Ванны за дачу ложных показаний мы можем добиться ее отстранения через ту маму, Веронику Никольскую. А на ее место поставить…

— Да хотя бы ту же Никольскую.

— Не-а. Лучше. Тебя.

— Жень, ты спятил?

— Нет. Смотри, я все это обдумал. — Алфеев начал быстро говорить, обрисовывая перспективы. Алик даже пары фраз вставить не успевал — друг понимал его с полуслова и, оказывается, ухитрился предусмотреть все возражения Гонорина. И понемногу Алик в самом деле начал проникаться идеей. А что? Перевестись на заочное обучение на педагогический он при помощи Галины Викторовны сможет, она дружна с деканом педфака. Бюджетных средств, если расходовать их разумно и добавлять некоторое количество орденских денег, вполне хватит на то, чтобы поддерживать хоть какой-то минимально достойный уровень жизни детей. Директор в третьем детдоме ничем не интересуется, все решает только завуч. Так почему бы и нет? Тогда он сможет и в самом деле приносить хоть какую-то пользу…

— Все, все, убедил. Я согласен.

— Вот и отлично! Тогда я завтра же…

Да, Женя и правда отлично подготовился к этому разговору. Он продумал все мелочи, вплоть до того, где и какие взятки надо дать. Алику это не нравилось, но… пока что приходилось подвывать по-волчьи и радоваться тому, что не приходится по-волчьи же рвать чужие глотки.

Женя рассказывал, но Гонорин слушал его вполуха. Мыслями он был далеко.

Он сам не понимал, когда и как ухитрился стать, по сути, во главе останков Ордена. Быть может, тогда, когда сумел пересилить себя, остаться жить и созвать сбор Ордена. А может, тогда, когда на этом сборе с величайшим трудом говорил, что Стас не одобрил бы траура по нему в виде прекращения работы и что надо дальше жить так, будто Стас вместе с ними, а не за бетонными стенами какой-то корпорации. А может, и вовсе тогда, когда в конце своей речи сказал, что никого не станет заставлять или уговаривать, но он лично не собирается бросать начатое и станет делать все, что в его силах, и даже больше. Не ушел никто, а Женя начал звонить каждый вечер и отчитываться в том, кто и что за этот день сделал.

Орден, до ареста Стаса пусть даже редкой, но все же прочной цепью охватывавший почти всю Россию, теперь распался на отдельные ячейки. Где-то не смогли удержаться и они, разбежавшись и прекратив общение. Где-то группы сохранились, но практически прекратили любую деятельность, оставшись просто дружной компанией. Где-то не прекратили, но либо действовали сами по себе, не координируясь ни с кем, либо примкнули к группе Алисы. К Алику не присоединился никто. Хотя от нескольких человек пришли письма, в которых они говорили, что не верят в виновность Стаса, но хотят продолжать работать, а работать можно только в группе. Группа же — с Алисой. Кому-то Алик поверил, кому-то нет.

Одно он знал точно: даже если уйдут все, он останется. Пускай один, но останется. Стас показал ему слишком многое, чтобы Алик мог его оставить.

— Хорошо, Жень, ты молодец на самом деле. Не пойму, когда ты только успеваешь столько всего делать?

— Так я ведь не один, — покраснел Алфеев. — Это не только я делаю, это, так сказать, совместное.

— В таком случае вы все молодцы. Передай им от меня благодарность, хорошо? И скажи, что послезавтра я всех жду на встречу.

— Обязательно.