Очень хотелось, чтобы Брендон перестал мучить себя из-за совершенного чужими людьми. Что за мерзкая привычка вечно считать себя крайним?! Он и так постоянно пытается… Да он вечно сидит в углу и бдит, чтобы кто-нибудь не вляпался в неприятности и не устроил их другим! А потом корит себя, если не удалось, считает, будто это именно он во всем виноват.

— То есть, по-твоему, мой сын не виноват? — спросил дядя Френсис с каким-то веселым удивлением.

Я снова открыла глаза.

— Конечно, нет. Теперь его бы самого в этом убедить.

В моей голове появилась совершенно невозможная мысль: если Брендон постоянно кого-то прикрывает и выручает, кто же будет прикрывать его самого? И если никто этим не занимается, то почему бы мне не встать на его защиту? Ведь это будет справедливо.

Я бы и это сказала, но целитель Синклер кинулась выгонять моих посетителей, решительно заявив, что пострадавшей нужен покой. На самом деле мне не хотелось, чтобы родственники уходили. С ними было спокойней. Но и спорить с целителем тоже было страшно, слишком уж она разозлилась на моих посетителей.

Напоследок Арджун шепнул мне на ухо:

— Ты выздоровеешь очень быстро, ведь ты драконица. Главное, не позволяй себя держать в лазарете слишком долго.

Драконица… А я ведь почти забыла, что превращаюсь в целого дракона и это что-то особенное. Ну, темная и темная. Но выходит, выздоравливать я буду быстрей. Наверное, и еще что-то этакое могу.

Может, и отравить меня поэтому не удалось?

— Вырвусь при первой же возможности, — пообещала я, старательно игнорируя возмущенный взгляд целительницы, которая, кажется, была готова меня к кровати приковать, только чтобы своенравная пациентка долечилась положенный срок.

Брен выходил из палаты последним и бросил на меня напоследок долгий и какой-то особенно задумчивый взгляд. Словно хотел что-то сказать, но решил промолчать в последний момент. Но с Брендоном всегда так: между молчанием и разговором, он всегда выберет молчание.

Весь день ко мне пытались прорваться однокурсники и просто знакомые с цветами, фруктами и игрушками, но суровые полицейские на входе пускали только родственников. И никого больше. Стало совершенно ясно, что меня охраняют так же тщательно, как драгоценности короны. Если не еще тщательней.

Однако профессора Мэтьюса ко мне пропустили, уж не знаю почему.

Преподаватель пришел с пустыми руками. Ни сока, ни фруктов, ни хотя бы захудалой книжки. Ничего.

— Как ты, Дженни? — первым делом спросил он, и я заметила, что вот теперь он не улыбается.

Мое здоровье уже если и не пришло в норму, то было очень близко к тому.

— Со мной все хорошо, сэр, — бодро отрапортовала я. — Как вы прорвались через охрану? Я думала, ко мне никого не пускают.

Преподаватель пожал плечами.

— Ну, я предварительно договорился с профессором Бхатией, позволил обыскать себя с ног до головы и едва ли не обнюхать, а за дверью стоит Брендон и, скорее всего, подслушивает.

Я фыркнула.

— Да, Брендон заботится о нас изо всех своих немалых сил. Честь ему и хвала за это. Я очень рада вас видеть, профессор. И обещаю все нагнать, как только меня выпустят из этих тоскливых стен.

Профессор тяжело вздохнул и подошел ко мне вплотную. За дверью как будто раздались шаги.

— Вот же дурочка редкостная! В первую очередь ты должна выздороветь! И как бы мне ни хотелось, чтобы ты отлично училась, куда больше я хочу, чтобы ты была жива и счастлива, Дженни!

От слов преподавателя стало так тепло и спокойно… Едва ли не спокойней, чем с папой. Папе, кстати, так никто и не сообщил о реальном масштабе бедствий. И я это даже одобрила. Пусть лучше потом орет, чем сейчас переживает. Я же знала, какой он нервный и как обо мне беспокоится.