— Я верну его гораздо раньше, — пообещал Дикки. — Огромное вам спасибо. А как насчет письменного обязательства?

— О! — сказал Великодушный Благотворитель, — Я вполне полагаюсь на ваше слово. Между джентльменами — и между леди и джентльменами, — добавил он, поклонившись Алисе, — слово дороже денег.

Он уже достал соверен и держал его в руке, но тут надумал дать нам всякие указания, чтобы мы не начинали слишком рано заниматься бизнесом и делали бы уроки, и упражнялись бы понемногу, чтобы не слишком отстать от класса к тому времени, когда мы сможем вернуться в школу. И все это время он вертел соверен между пальцами и поглядывал на него так, словно ему страшно нравилось эта монета, тем более, что она была совсем новенькая. Наконец, он протянул этот соверен Дикки, а Дикки протянул руку, чтобы его взять, но тут вдруг Великодушный Благотворитель спрятал соверен себе в карман.

— Нет, — сказал он, — я не дам вам соверен. Я дам вам пятнадцать шиллингов и этот прелестный флакон с духами. Он стоит гораздо больше, чем пять шиллингов, которые я с вас беру. А вы, когда сможете, вернете мне мне фунт и шестьдесят процентов — шестьдесят процентов — шестьдесят процентов.

— А что это такое? — спросил Г. О.

Великодушный Благотворитель сказал, что это он нам объяснит, когда мы вернем фунт, но что ничего страшного в шестидесяти процентах нет. И он дал Дикки эти деньги и велел тому парню вызвать кэб, а потом посадил нас в кэб и пожал всем руки на прощанье и попросил Алису, чтобы она его поцеловала, и она поцеловал его, и тогда Г. О. тоже захотел его поцеловать, хотя выглядел он еще более замурзанным, чем с утра, а потом Великодушный Благотворитель дал кэбмену денег и объяснил ему, куда нас везти, и мы отправились домой.

Вечером семичасовой почтой папа получил какое-то письмо. Он прочел его и поднялся к нам в детскую. Он не был таким хмурым, как обычно, хотя все равно был очень серьезен.

— Вы побывали у мистера Розенбаума, — сказал он.

Мы все ему рассказали. Рассказывали мы долго, а папа слушал нас, сидя в том самом кресле. Это было по-настоящему здорово. В последнее время он не так-то часто заходит поболтать с нами. Обычно он должен думать о своих делах. Мы все рассказали, и он сказал:

— На этот раз вы ничего дурного не сделали. Скорее, получилось даже хорошо. Мистер Розенбаум написал мне очень любезное письмо.

— Это твой друг, да, папа? — спросил его Освальд.

— Знакомый, — ответил папа и немного нахмурился. — У нас было одно общее дело. И это письмо… — он замолчал, а потом сказал просто: Нет, сегодня вы ничего плохого не сделали, но на будущее я хотел бы, чтобы вы не приобретали партнерства в бизнесе и вообще не решали таких серьезных дел, не посоветовавшись сперва со мной. Я не мешаю вашим играм, но в делах вы будете советоваться, ведь правда?

Мы сказали, что это просто замечательно, но тут Алиса, которая устроилась у папы на коленях, сказала:

— Мы просто не хотели тебе мешать.

Папа сказал:

— У меня не хватает для вас времени. Мои дела отнимают слишком много, да и хлопот у меня немало. Но я не могу допустить, чтобы вы были вот так предоставлены самим себе.

Он был такой грустный, что мы тут же сказали, что нам очень нравится быть предоставленными самими себе, но от этого он еще больше погрустнел.

Тогда Алиса сказала:

— Это неправда. Иногда нам бывает очень одиноко, с тех пор, как не стало мамы.