|
Особенно, если речь пойдет об этих тунеядцах нахлебниках из Малого лагеря. Они подписывают соответствующее заявление – и дело в шляпе. Визе медлил с ответом. – В этом случае даже не требуется оплаты труда, – сердечно продолжал Нойбауер. – Официально люди находятся в лагере. Вы видите: я делаю все, что могу. Визе все еще не доверял ему. – Не знаю, что это вы вдруг стали таким несговорчивым. Я стараюсь для отечества… – Мы все служим отечеству. И я вовсе не несговорчив. Просто мы любим порядок. Канцелярщина, знаете ли… Такому светилу науки, как вы, это может показаться ерундой, а для нас это – хлеб насущный. – Значит, я могу забрать шесть добровольцев? – И шесть, и десять, если хотите. Я даже дам вам в помощь первого лагерфюрера. Он проводит вас в Малый лагерь. Штурмфюрер Вебер. Очень толковый офицер. – Прекрасно. Благодарю вас. – Не стоит благодарности. Беседа с вами доставила мне истинное удовольствие. Визе ушел. Нойбауер снял трубку телефона, попросил Вебера и кратко проинструктировал его. – Пусть попотеет! Никаких приказов! Только добровольцы. Пусть уговаривает, пока не посинеет. Пусть хоть лопнет! Если никто не хочет, мы тут ни при чем. Он положил трубку и ухмыльнулся. Плохое настроение как рукой сняло. Беседа с капитаном, этим интеллигентско большевистским выскочкой, которому он так ловко показал, что и сам пока еще кое что значит, подействовала на него благотворно. Особенно удачной была мысль о добровольцах. Пусть попробует найти дураков! Почти все заключенные уже знали, что к чему. Даже лагерный врач, тоже считавший себя ученым, вынужден был вылавливать свои жертвы по всему лагерю, где только мог, если для экспериментов нужны были здоровые люди. Нойбауер довольно хмыкнул и решил потом обязательно поинтересоваться, удалось ли Визе кого нибудь найти. – Рану видно? – Почти не видно, – ответил Бергер. – Во всяком случае эсэсовцы вряд ли что нибудь заметят. Это был задний зуб, второй с конца. Челюсть уже не разжать. Они положили труп Ломана перед бараком. Утренняя поверка закончилась. Они ждали машину, забиравшую трупы. Агасфер стоял рядом с 509 м. Губы его шевелились. – Ему каддиш не поможет, старик, – сказал 509 й. – Он был протестант. – Но и не повредит, – ответил тот невозмутимо и снова забормотал. Появился Бухер. Потом пришел Карел, мальчишка из Чехословакии. Ноги его были тоньше палок, а голова казалась непомерно большой для крохотного, величиной с кулак, личика. Он с трудом держался на ногах. – Иди обратно, Карел, – сказал ему 509 й. – Здесь холодно. Мальчуган помотал головой и подошел еще ближе. 509 й знал, почему он не уходил. Ломан иногда отдавал ему часть своего хлеба. А сегодня были похороны Ломана – без скорбного шествия за гробом, без кладбища, без траурно горьковатого запаха цветов и венков, без слез и молитв. Они просто стояли и молча, с сухими глазами, смотрели на неподвижное тело, освещенное скудными лучами раннего солнца. – Машина идет, – сказал Бергер. Раньше в лагере была только «похоронная» команда. Но поскольку трупов становилось все больше и больше, пришлось завести лошадь с телегой, а когда лошадь издохла, ее заменил старый, давно отслуживший свое, приземистый грузовик с высокими бортами – в таких кузовах с обрешеткой обычно перевозят забитый скот. Грузовик этот тащился от барака к бараку, собирая трупы. – А похоронная команда? – Никого. – Значит, нам придется грузить его самим. |
