Ведь у нас имеется множество различных способов исправить эти пороки и избавиться от убожества и уродства, которые явились как следствие беспечности или чувства безнадежности. Наиболее простой путь — закрыть на все глаза и сказать, а то и подумать, будто эти пороки вообще не существуют. И людей, избирающих этот путь, я называю счастливыми, даже слишком счастливыми, чтобы оказаться многочисленными. Правда, сам я лично не знаком ни с одним из таких счастливцев.

Кроме этих людей есть и другие — те, которые наперед допускают существование зла. Они говорят: было бы хорошо избавиться от этих пороков, но коль скоро они — неотъемлемая характеристика жизни XIX века и всех грядущих столетий и мы не можем от них избавиться, нам остается лишь через силу терпеть зло или же по возможности про него забыть. И на самом деле множество таких беззаботных людей ухитряются довольно-таки легко относиться к неприятностям, постигающим их соседей. Видимо, про них тоже можно сказать, что они счастливцы. И все же разве не странно положение, когда никто не дает себе труда подумать, что и пороки — тоже нечто живое, что, как все живое, они подчиняются законам жизни и тоже растут? А эти люди ни разу не подумали, во что в конце концов могут вырасти эти пороки и с какими рожденными от них ужасными чудовищами может столкнуться в один прекрасный день общество, стряхнувшее с себя наконец апатию.

Есть еще один путь избавиться от этих пороков, и он мне более понятен, чем всякий иной. Некоторые из нас знают, как эти пороки реальны и тягостны, как они угнетают нас, какие огорчения причиняют, даже когда мы счастливы, а наша жизнь обеспечена. И вместе с тем ни на миг невозможно себе представить, что они непременная часть вечного порядка вещей, что они неотделимы от поступательного движения человечества на его пути от варварства к цивилизации. Легче подумать, что они возникли из-за слепоты и суетливости недальновидных людей, которые, настраиваясь искать что-либо одно, волей-неволей забывают о другом. Все это мы знаем, чувствуем, а потому и жаждем перемены к лучшему, надеемся на нее, вспоминая движение истории.

И все же сама острота, с которой мы переживаем преступления цивилизации и убожество, которым она окружает жизнь большинства людей, способна обречь нас на бездействие. Различие между тем, что необходимо сделать и что возможно сделать сейчас же, настолько громадно, что нас покидает решимость.

Ибо вообразите себе только возвышенный идеал общества, изменившегося к лучшему. Вспомните, как надеемся мы на будущее, когда нищета станет просто названием ужасного призрака прошлого, когда грубость бедняков и высокомерие богачей уступят место надежде и доступной всем радости, когда представители самых утонченных профессий — ученый, художник, врач — будут разговаривать на общепонятном языке с человеком, выполняющим самую тяжелую работу, и при этом они смогут объяснить ему самую запутанную проблему. Подумайте о времени, когда сам Лондон, давно уже с отвращением названный Коббеттом сущим жировиком, станет символом и итогом всех этих перемен, превратится в восхитительную обитель, исполненную красоты и чуждую убожества.

Обо всем этом мы могли бы думать как о вполне возможном, если бы широкие круги людей раз навсегда настроились на стремление к этой цели, считая ее достижимой, независимо от того, какая пропасть лежит между нами и этим будущим. Но неизвестно, с чего начать работу, чтобы перебросить мост через эту бездну возможных насилий, мятежей и горьких разочарований.