|
– Он же пепельный совсем… * * * «Небо тогда тоже было пепельным, – подумал Ян, лежа на узенькой софе в комнате без мебели. Окно было зарешечено изнутри и забрано плотными деревянными ставнями снаружи. – Пепельное небо у нас бывает ранней весной или в самом конце зимы… Когда же это было точно? Семнадцатого? Или девятнадцатого? Раньше дата считалась со дня, а теперь время так быстролетно, что от даты нам остается лишь год… Изредка месяц. Но это был март. Или февраль?..» Рига, 1934 Небо и вправду было пепельным. Оно было одного цвета с песчаными дюнами, с морем, и поэтому трудно было догадаться, рассвет сейчас или сумерки. И небольшая вилла тоже казалась пепельной, словно бы рисованной размытой акварелью в манере северонемецких мастеров конца восемнадцатого века, и эта иллюзия ушедшего века была бы абсолютной, если бы в доме не гремел джаз, время от времени разрезавшийся высоким, серебряным звуком горна. Двое выпускников университета – Гэс Петерис и Курт Ванг, сидевшие на застекленной веранде, разглядывали танцующих, отхлебывая пиво из грубых глиняных кружек. – Как лихо оттанцовывает Пальма! – сказал Ванг. – Скотина… – Зачем так грубо? – улыбнулся Петерис. – А я люблю его. – В самом деле? – В самом деле… А ты? – Завидую. Я завидую ему. Но очень добро, без зла. Порой с недоумением. – Почему? – Так… Не интересуется женщинами, а они летят к нему, как мотыльки на огонь; не умеет фехтовать, а выигрывает бои; посещает ваш дискуссионный кружок, а кутит на те деньги, которые ему присылает чрезвычайный и полномочный папа. – Это хорошо или плохо? – Занятно. Вообще то он может позволять себе оппозиционность. Папа переводит ему столько денег, что не страшно побаловаться оппозицией. – Будь себе на здоровье и ты оппозиционером… – Я не могу. Мне никто не переводит денег. Я должен быть с клубом, а не против него… – Сильные мира сего не всегда состоят в одном клубе, – сказал Ванг. – Клуб против клуба – это не страшно; страшно, когда в клубе сильных появляется отступник. – Ту убежден, что клуб не прощает отступничества? – Конечно. Во всяком случае, я так думаю. – Но ты еще не член нашего клуба, – заметил Ванг. – Я желаю тебе вступить в наш проклятый, скучный и дряхлый клуб как можно скорее. Ты его видишь снаружи, и он кажется тебе прекрасным, а мы рождены в нем и знаем, что он такое изнутри. – Ну и что же он такое изнутри? Объясни мне, плебею, ты – сын министра. – Я не силен в словесной агитации. У тебя крепкие челюсти, ты войдешь в клуб: нашим старикам нужны свежие кадры. К Петерису подошла девушка, опустилась перед ним на колени и сказала: – Повелитель, я больше не могу без вас. – Ну уж и не можешь, – вздохнул Петерис, поднимаясь. – Пошли попляшем, только напомни, как тебя зовут… Он поднялся, и девушка поднялась, и они ушли к танцующим, а к Вангу, появившись из за шторы, приблизился горбун, прижимавший к груди маленький серебряный горн. – Знаете, – сказал он, – я могу продержать гамму туда и обратно семьдесят три секунды. – Это прекрасно. Молодчина. – Сыграть? – Сыграйте, отчего ж не сыграть. – Сейчас. Я должен постоять минуту с закрытыми глазами и сосредоточиться. Сейчас. И горбун, по прежнему не открывая глаз, заиграл – серебряно и нежно – тонкую и чистую гамму, и звук, таинственно извлекаемый им из маленького горна, перекрыл рев джаза и пьяные голоса танцующих в холле. |
