|
…«Как же звали французскую стерву, которая тогда со мной танцевала? – вспоминал Ян, наблюдая, как в тонком солнечном луче, пробивавшемся сквозь ставни, медленно плавала пылинка, похожая на рисунок планеты из учебника астрономии. – Будет совсем смешно, если из за этой катастрофы у меня отшибет память… Бедный Юстас… Ему сейчас труднее, чем мне. Вообще, самое трудное – это ощущение собственного бессилия. А ту французскую стерву звали, между прочим, по русски – Надя». – Хорошо бы, – сказала тогда Надя, перестав танцевать, – чтобы этот трубач дудел раздетым. – Он артист, – ответил Ян. – Он замечательный артист. – Какой он артист? Трубач… – Трубач тоже артист. – Ты ничего не понимаешь, – засмеялась Надя. – Артист – это который говорит на сцене, а трубач только делает «ду ду». Большие легкие – это ведь не талант… Кто то закричал: – Цыгане, друзья, цыгане! Все бросились в парк. Четыре старые, громоздкие кибитки остановились на асфальтовой дороге, которая пролегла сквозь туманный парк. Цыгане вылезли из своих кибиток. Одеты они были подчеркнуто элегантно: в смокингах, полосатых серых брюках; колдовски растрескивая колоды новых холодных карт, шли они навстречу обитателям старинной виллы, и кто то из них уже пел гортанную песню, наигрывая на банджо; маленькие девочки танцевали с медлительными повадками старух; и все это показалось тогда Яну Пальма таким же нереальным, рисованным, далеким и зыбким, словно рассветный парк и деревья, смотревшиеся как бы сквозь папиросную бумагу. Девочка лет тринадцати, разглядывая линии на ладони Ванга, который шел вместе с Яном и Петерисом, быстро говорила: – Ах, как много вы повидали любви и несчастья, дружбы и предательства! Вы познали богатство и нужду, вы так много работали в жизни… Пальма не выдержал, захохотал в голос, упал – по клоунски – на газон, закричал: – Слушайте все! Наш Ванг, тепличный сын министра, много трудился и познал нужду! Петерис обернулся к Пальма и сказал негромко: – Она же работает, зачем ты? – Прости. Ты прав. Прости. Держи, – Ян поднялся и протянул цыганке монету, – это тебе. – Я вам еще не гадала, – ответила девчушка. – Я говорю правду этому господину: я же читаю правду по линиям его руки… – Прости его, – сказал Гэс Петерис, – ты хорошо гадаешь, не сердись на моего друга, просто он очень весел сегодня, он не хотел тебя обидеть… Погадай Вилциню, он ждет… И они пошли по газону: высокий Вилцинь и маленькая цыганка, которая вела его за руку, а вернее даже не за руку, а за указательный палец, и все время забегала вперед, чтобы заглянуть ему в глаза… Петерис долго смотрел вслед ушедшим, а потом обернулся к Вангу: – Куда ты? – Меня определили в министерство иностранных дел – это наша семейная традиция… – А ты, Ян? – Черт его знает. Что у тебя, Петерис? – Я уезжаю в Индию, в консульство, – ответил Петерис. – За рыцарскими шпорами? – Почему бы нет? – Сейчас не дают золотых шпор за выдающиеся заслуги. Только позолоченные. – Меня устроят и позолоченные. – Помогай британцам сажать в тюрьму побольше индусов, и тебе очень скоро выдадут шпоры, которые открывают двери нашего клуба. – Кому то ведь надо сажать в тюрьму. Своим рождением ты лишен этой необходимости, Ян. – Снова ты ему завидуешь? – спросил Ванг, задумчиво прислушиваясь к цыганской песне. – Слушай, Гэс, – предложил Пальма, – хочешь, я дам тебе рекомендательные письма в Индию, а ты мне взамен пришлешь оттуда хорошо отделенную голову бунтаря, а? – Мне нужны рекомендательные письма, но мои успехи в боксе больше, чем твои, Ян, и если я тебя ударю, ты упадешь… – Не сердись. |
